Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Петровна смотрела на него с улыбкой, радостно манила рукой и тихо говорила:

— Иди-ка сюда… иди, Степа, посмотри…

Степан шагнул к полку и полез кверху.

Трясущимися руками открыла Петровна лицо и головку новорожденной девочки; смотрела то на Степановы длинные и белые кудри, спускающиеся из-под шапки на плечи, то на белокурую розовую девочку, тихо сопевшую в пеленках, и говорила радостно:

— Вот, Степа… долго я протаптывала тропу к своему счастью и протоптала!.. Смотри-ка!

Тихонько освобождала из пеленок белые и мелкие кудряшки на голове ребенка и повторяла:

— Смотри-ка!.. Смотри!..

Посмотрел Степан на девочку и удивленно хлопнул руками по коленям:

— Скажи на милость… Будто ягненок курчавый!

— И глаза голубые! — радостно говорила Петровна. — Как у тебя.

Только теперь узнала Петровна, чего не хватало ей, когда родился Демушка. Только теперь поняла, что, может быть, и его, греховного, незаконнорожденного, полюбила бы, если бы похож он был на Степана.

С радостью кормила она новорожденную грудью, с веселым воркованием пеленала и обчищала белоголовую и спокойную девочку, чувствовала, что после родов быстро прибывают ее силы. Даже про грех свой стала забывать.

Через три дня Петровна вышла из бани на кухню — словно в другой мир попала, словно подменили за три дня тайгу и людей; какими-то особо веселыми казались теперь таежные великаны-сосны, ели, кедры и лиственницы, окружавшие скитские дворы и избы.

При встречах на дворе со старцами и трудниками Петровне казалось, что на ее приветливое «здравствуйте» все они отвечали какими-то особыми, хорошими улыбками и радостным поздравлением:

— Господь во спасенье, Петровна!..

— С новорожденной тебя, Петровна!..

Захлебываясь радостью, она отвечала:

— Спасибо, батюшка… Спасибо, братец…

И не знала, куда девать вспыхивающее румянцем лицо.

Смотрел Степан на перемену в жене и про себя тоже радовался:

«Может быть, очухается баба… Извелась ведь вся». Примечал, как она — крепкая и раскрасневшаяся от мороза — металась по двору, на речку, а от речки на кухню, и вздыхал:

«Эх… на кого чертомелит?.. К земле бы нам теперь…»

А Петровна, позабыв свои тридцать пять лет, весь пост не разгибала спины в скитской работе и нянчилась с белокурой и здоровой девочкой, словно молодайка двадцатилетняя. Про Демушку совсем почти позабыла. С ним больше Степан занимался.

Молчаливый и кроткий Демушка больше на дворе терся: днем убегал за отцом на реку, к рыбакам, а вечерами либо около отца сидел, либо в келье у слепых старцев и стариц — помогал им пряжу разматывать.

Разбушевалась над Васьюганьем непогодь. Больше недели метался по тайге ветер, раскачивал и хлестал друг о друга деревья, с посвистом носился над болотами таежными, стонал и завывал вокруг заимок и скитских дворов; с неба сплошной стеной валился снег, разносимый ветром по тайге и по болотам. Под тяжелым напором бури то и дело с треском глухо падали на землю великаны-деревья.

Но в скиту не считались с погодой, и в последнюю неделю рождественского поста суетливо готовились к празднику.

С заимок пришли три бабы. Вместе с Петровной и Матреной мыли и прибирали они трапезную и кельи, пекли пироги, перебирали скитские засолы.

Евлампий, вместе с дьяком Кузьмой и рыжим трудником Фалалеем, три дня торчал — с утра до вечера — в амбарах и кладовых. Он самолично проверял запасы приготовленных к празднику городских товаров, разведенного спирта, ханжи самогонной, пороха, дроби, посуды, чашек деревянных и фарфоровых, жбанов. А два трудника, под наблюдением Кузьмы, всю неделю варили в бане брагу — две бочки наварили. Когда все было проверено и подсчитано, Евлампий облегченно вздохнул и, еще раз оглядывая запасы скитского добра, спрашивал Кузьму;

— Ну, как думаешь, Кузьма: хватит?

— Хватит, — отвечал Кузьма, наводя на старца свой единственный и на этот раз совершенно спокойный серый глаз.

— Не обмишулимся?

— Нет.

— С посудой-то обойдемся?..

— Обойдемся. Даже вполне.

— Как думаешь, сколько нынче будет приезжих?

— Глядя по погоде… Я так думаю: ныне не больше тридцати пяти — сорока человек приедет.

— А если человек полета нагрянет? Да своих скитских посчитать?

— Все равно хватит. — Кузьма перечислял припасенную посуду, по-прежнему уставившись своим серо-красноватым глазом на старца и загибая на руке пальцы:

— Ты смотри, отец: чашек фарфоровых сорок? Сорок. Деревянных чашек двадцать? Двадцать. Жбанов — двадцать, туезов — десять, бутылок — пятнадцать да черепков там разных с десяток… Посуды на сто человек хватит, не беспокойся.