Георгий Березко - Дом учителя

— О, неужели! — искренне огорчился Виктор Константинович.

— Автор был ранен в разведке, — сказал Самосуд. — Он еще жил, когда его принесли товарищи… Попросил не сообщать ничего матери… И истек кровью.

— Я добьюсь, чтобы это было напечатано. Обязательно! — горячо пообещал Виктор Константинович, словно смерть автора прибавила достоинств его произведению.

Потом Истомин присутствовал на собрании коммунистов штаба и батальона, состоявшегося здесь, на котором обсуждались просьбы о приеме в партию. Обсуждение, надо сказать, было жестковатым, даже пристрастным, и во внимание принимались главным образом боевые характеристики. Приняты были четверо: бывший завхоз школы в селе Спасское, а в настоящее время заместитель командира полка по хозяйственной части, которого все уважительно называли Петром Дмитриевичем; двое молодых бойцов-подрывников и повозочный Кирилл Леонтьев, ветеран Первой Конной.

Леонтьева принимали в партию вновь. В первый раз это произошло более двадцати лет назад, в год разгрома белой армии Деникина. И сейчас ему, исключенному в начале нэпа из партии, товарищи прощали его вину перед нею, прощали за революционную преданность. Леонтьев был уже явно плох, болен — страшно отощал за зиму, плечи его словно бы опали, скосились, но при всем том он нес службу, ходил в караулы, словом, держался. И странно, неуместно, но вызывая зависть у молодежи, болталась у него на боку, на вконец изношенной, протертой до основы, до дыр на локтях кавалерийской шинели, нарядная, с парчовым темляком шашка в богатых, украшенных серебром ножнах — именное, революционное оружие… После голосования Леонтьев попросил слова…

Тускло светила на столе и вдруг вспыхивала и хлопала огнем лампа, заправленная, за отсутствием керосина, бензином. В клубной землянке до отказа набилось народу, и в тишине слышалось сиплое, громкое дыхание простуженных людей — все ждали. А Леонтьев стоял почему-то понурившись — он долго не мог начать… Неожиданно он улыбнулся — очень искренне, открыто, всем своим землисто-зеленым костлявым лицом.

— Помирать не хочется… — проговорил он, как бы дивясь. — Ей-богу! Спасибо, братцы! А я доверие оправдаю… Никак нельзя мне теперь помирать!

— Ну гвоздь! — выкрикнул кто-то с удовольствием. — Серебряна шляпка!

Бойцы-подрывники, поднявшись со своих мест, откозыряли и, с замкнувшимися от волнения молодыми лицами, один за другим повторили:

— Доверие оправдаю.

Петр Дмитриевич выглядел озабоченным от сознания важности происходившего. Поблагодарив собрание, он поинтересовался, где и когда ему и другим товарищам будут выданы документы, удостоверяющие их принадлежность к партии. Самосуд ответил, что по понятным причинам партийные билеты товарищи получат на Большой земле после изгнания врага, но что уже сегодня они вправе считать себя бойцами армии ленинцев и уже сегодня он от имени райкома их поздравляет…

— Помирать нам действительно никак нельзя, — сказал он. — Надо захватчиков добивать, гнать их с нашей земли, да так, чтоб и внукам заказали соваться… — Он подумал и усмехнулся: — А еще скажу… Если и придет к коммунисту безносая, не взять ей над ним верха. Почему так? Потому, что дело, которому он отдал жизнь, и после его смерти будет жить и побеждать.

Затем медленным голосом, волнуясь, слова попросил Войцех Осенка. Он тоже начал с поздравления, а закончил:

— …У меня зараз стало венцей… больше братив. То добже… Коммунисты — то ест велико братэрство… на вечность, на весь свят [38] Мир (польск.). . И тутой, в битве за Москву, мы вызволяем [39] Освобождаем (польск.). Варшаву.

Закрыв собрание, Самосуд пошел проводить гостя-газетчика к розвальням. Аэродром, куда собрался ехать Истомин, находился в ведении партизанского отряда, действовавшего по соседству, и путь по лесу предстоял, кстати сказать, не близкий — километров восемьдесят. Сергей Алексеевич, идя рядом, говорил о том, что вот наступила весна, сойдет снег и что с весной, по чернотропью, партизаны повсюду, несомненно, активизируются, а захватчикам станет еще беспокойнее.

— Не будем, однако, тешить себя иллюзиями, — сказал Самосуд. — Мы имеем дело с очень упорным врагом, который всеми силами будет цепляться за то, что ему удалось захватить. Но, конечно, он уже тяжело ранен… Поражение немцев под Москвой — это… это как рождение Христово — человечество может начинать новое летосчисление с декабря сорок первого. Отсюда, от Москвы, начинается уже дорога в обратном направлении, в Германию… И конечно же, еще не сейчас, не сегодня сделается вполне обозримым, обретет свое истинное значение то, что совершилось — здесь, на этой, на нашей среднерусской равнине, — и какая угроза устранена!