Николай Евдокимов - У памяти свои законы

— Глупое ты существо, — говорил Фролов, ведя ее домой, — нету в нашем районе тебе жениха, не ищи. Зачем зазря страдать, мучиться? Нету, и все, осознай, одинокая.

Солдатка слушала его, потряхивала головой. Нет ничего скучнее, как слушать нотации, и нет ничего бесполезнее, как читать нотации, — ей надоедали фроловские назидания, она толкала его мордой в спину, упрекая и заигрывая.

— Не балуй, — говорил Фролов, — старая ведь, а ведешь себя как несмышленыш.

И с добродушной укоризной смотрел на нее. Он никогда не выдерживал ее взгляда. Совестливо ему отчего-то вдруг становилось, словно глядел не в глаза зверя, существа безразумного, а в зрачки мудрой твари, страдающей и все понимающей. Фролов был убежден, что лошадь хоть и не человек, но и не зверь, что она видит всю твою хорошесть и плохость, и потому-то, наверно, он безотчетно, без сознательного какого-то намерения вроде бы даже заискивал перед Солдаткой.

Он уважал ее и знал, что Солдатка, несмотря на то что имеет о нем какое-то свое нелестное мнение, тоже уважает его. Фролов не понимал, откуда у животного это чисто людское уважение, чувство, которым обладает совсем не каждый человек, ибо у некоторых как начинается, так и кончается все с уважения к себе одному.

Фролову приятно было иногда порассуждать с самим собой о том, что для установления на земле порядка надо не так уж и много — научиться людям в первую очередь уважать, понимать друг дружку. Тогда не будет ни корысти, ни обмана, не будет драк, убийств, а главное, исчезнут — пропади они пропадом! — войны. Не таким уж пустым человеком был Фролов, чтобы не понять наивность этих размышлений. Но, размышляя в этом направлении, он мягчел душой, словно рассказывал детишкам сказку с хорошим концом. Так уж устроен русский человек: все сказки, сочиненные им, хорошо кончаются. Хороший конец всегда видится русскому человеку. Что б там ни было, а хороший конец — всякому русскому делу венец...

Раз, а то и два раза в месяц Фролову приходилось мотаться в райцентр, вышибать кое-какой материал. До райцентра было не так уж близко, но, впрочем, и не далеко — три часа на поезде или на машине.

Райцентр был невелик — пыльный городишко, мало отличавшийся от поселка, где жил Фролов. Но в райцентре имелось то, что по штату не положено было иметь в поселке, — начальство, которое оделяло фроловский склад своей милостью или немилостью. Иногда весь успех фроловского предприятия зависел от настроения не главного, а второстепенного лица. Второстепенное лицо порою сильнее наивысшего начальника.

Человек, заправлявший материальными складами, был худ, с сиплым голосом, в синем замасленном френче. При разговоре ковырял спичкой в зубах и называл Фролова на «ты». Фролов же был чудак: он недолюбливал, когда его называли на «ты» люди, которым он не мог ответить так же в силу своего подчиненного положения.

Второстепенному лицу, чтобы его задобрить, следовало улыбаться, осведомляться о здоровье деток, жены. Не мешало бы в каждый приезд раздавить с ним полбанки и потравить баланду. Фролов с большим удовольствием сделал бы это, но не делал, потому что не умел, мешала этому фронтовая школа, а там наука одна — не лги, криводушием смерть не обойдешь.

Оттого-то, наверно, второстепенное лицо и не любило Фролова, поигрывало с ним в кошки-мышки, направляло к третьестепенному лицу, а третьестепенное спускало еще дальше. В конце концов Фролов получал свое, но тратил сил, терпения и нервов гораздо больше, чем тратили некоторые другие, кто был и дипломатом и стратегом. Солдат должен быть стратегом. На фронте Фролов был стратегом, но в мирной жизни его военная стратегия давала осечку.

Однажды, выйдя в прескверном настроении от четырехстепенного лица, Фролов, к удивлению своему, повстречался с Настей. Увидеть тут Настю — все равно что луну средь бела дня.

Она, как выяснил Фролов, приезжала в финансовый отдел, уже успела сделать все свои дела и была свободна. Фролов прошелся с ней по улице и, поскольку было обеденное время, а до поезда несколько часов, пригласил Настю посидеть в ресторане, открытом недавно на вокзале. Настя испугалась и даже обиделась, когда Фролов ее пригласил: она никогда не бывала в ресторанах и вообще она не из тех, кто ходит с мужчинами по таким местам. Фролов объяснил ей, что ничего зазорного в этом нет, что посидеть в ресторане имеет право любой человек, любого пола, и тут нельзя усмотреть никакой для него компрометации. Настя стояла на своем, но Фролов заметил, что она колеблется, и усилил натиск. Голод не тетка, не пошла бы Настя в ресторан, если бы была сыта, но она была очень голодна: рано утром схватила кусок хлеба и ничего с той поры не ела. Настин голод стал фроловским союзником, и вдвоем с этим союзником он сокрушил ее сопротивление.