Исаак Гольдберг - Человек с ружьем

— С нами, с нами!

И Кешке казалось, что вся деревня, весь мир с теми, там, откуда пришел этот веселый человек с ружьем, такой крепкий, ладный и смешливый.

Потом человек с ружьем рассказал Кешке, что нужно ему сделать в ближайшие три дня, в которые он не велел выходить ему из деревни. И на прощанье сказал:

— Ты, гляди, хвостов сюда не приволоки за собой. Ефрейтора своего опасайся. Дурачком прикинься, да не вздумай хитрить: он хитрее тебя, глядишь — и поймает. А если он как-нибудь заметит что за тобой, да станет поглядывать, да выслеживать, ты старику Большедворскому скажи... пусть он придет в Лиственичную падь и станет там сушняк собирать, там он уж сам увидит да поймет. Понял?

Кешка мотнул головой.

— Ну, ступай, — сказал человек с ружьем, подымаясь с земли, и странно взглянул на Кешку. — Не надо бы тебя путать в эту кашу, да вот, видишь — судьба такая... Будешь ты у нас службой связи...

В эти три дня Кешка обделал все, что ему заказал человек с ружьем. Старик Большедворский, выслушав Кешку за гумном, перекрестил его, затряс пожелтевшей бородой и сказал:

— Побереги голову, Кеха, побереги, родимый!..

И у Кешки от этой неожиданной ласки сурового замкнутого старика стало как-то тепло на сердце и он стыдливо зарделся.

В других семьях опасливо ахали и вздыхали и все уговаривали Кешку не болтать. Но Кешка обидчиво смолкал и гордо закидывал голову, встряхивая белокурыми взлохмаченными волосенками:

— Я знаю. Вы-то помалкивайте.

К концу третьего дня Охроменко, который уже давно не трогал почему-то Кешку, вдруг поймал его после ужина на пороге избы и сладко заулыбался:

— Ты, малый, пойдем со мной чай пить с лампасе.

Кешка, помня наказ человека с ружьем, хотел было увильнуть, но Охроменко положил шаршавую тяжелую руку на кешкино плечо и потянул его за собой:

— Пойдем, пойдем! Лампаде сладкий, чай китайский! Побалую тебя!..

В чистой горенке у лавочника, где Охроменко облюбовал себе логово, он усадил Кешку за стол и начал угощать его чаем и сластями. Кешке было неловко, он обжигался горячим чаем, который хлебал из блюдечка, но конфекты весело хрустели под его зубами, а мягкий пшеничный калач исчезал с невероятной быстротой.

Сначала Охроменко молчал и солидно пил чай, посапывая и дуя в блюдце. Но после второй чашки он искоса поглядел на Кешку и словно невзначай сказал:

— Нынче я уеду в город, малый.

Кешка оживился:

— Один?

Охроменко взял в руки отставленное блюдце, обмакнул в чай конфетку и не торопясь ответил:

— Нет, возьму с собой команду...

Он отхлебнул из блюдца и стал обсасывать конфетку, но глаза его с боку впились в Кешку и весь он насторожился.

Кешка заерзал на лавке.

— Надолго поедешь-то? — несмело спросил он.

Охроменко с видимой охотой ответил:

— Ден на пять, а то и на усю неделю.

У Кешки отчего-то стало весело на сердце и он безотчетно засмеялся.

— Ты, что это? — нахмурился Охроменко. — Чему смеешься?

Кешка сконфузился.

— Так я...

— То-то!.. — в голосе Охроменки прозвучала какая-то жестокая угроза. Но он спохватился, вспомнив о чем-то, налил Кешке еще чаю, придвинул к нему калач и бросил возле его чашки несколько конфеток.

— Пей, пей!..

Кешка уткнулся в чай, Охроменко снова взял блюдце растопыренными пальцами и медленно дул в него. Так молча пили они чай, и не было ничего необычного и странного в том, что громоздкий, весь квадратный пожилой солдат делил компанию с шустрым светлоглазым и светловолосым мальчишкой.

В горенке было тихо, маленькая лампочка слабо освещала стол, отражаясь огнями в самоваре и чашках и оставляя углы в мягких сумерках. На хозяйской половине плакал ребенок и чей-то бабий голос уныло тянул:

— Ну-у, дитятко!.. Ну-же!..

Внезапно Охроменко грузно поднялся с лавки.

— Напился? — отрывисто спросил он Кешку.

Тот торопливо отодвинул чашку и мотнул головой.

— Ну, ступай домой. Дела у меня до городу-то.

Кешка вылез из-за стола, по привычке перекрестился на поблескивавшие в углу иконы и поблагодарил солдата за угощенье.

— Не на чем, не на чем! — буркнул Охроменко, но вдруг прищурился и хитро сказал:

— Я тебе, малый, гостинцев из городу привезу.

— Спасибо, дяденька, — смущенно поблагодарил Кешка.

Дома, укладываясь на лежанку, Кешка долго ворочался. Он что-то все силился сообразить, но никак не мог. Где-то в уголке его сердца ныла какая-то неиспытанная еще им боль, а в голову лезли непонятные, неуловимые, но тревожные мысли.