Владимир Шорор - Найдется добрая душа

— Да полно вам, — простодушно махнув рукой, сказала она, когда у домкома не оказалось сдачи, — не стоит и беспокоиться из-за такой мелочи!..

С каждым днем Ливанов нравился ей больше и больше, хотя она знала его все еще плохо. Он уходил утром, возвращался вечером, иногда очень поздно, говорил, что устраивал свои дела. А какие такие дела, не объяснял.

Антонина Ивановна оказывала ему множество маленьких, необходимых услуг. Пока он спал, гладила брюки, готовила завтрак, когда уходил — прибирала за ним в комнате. Вечером его ждала приготовленная на диванчике постель и, конечно, горячий ужин. Ливанов давал ей деньги, которых теперь вполне хватало на расходы, а узнав, что она лакомка, стал иногда приносить конфеты или пирожные.

Ей стало теперь не так одиноко, у нее появилось чуть больше денег, но нежности, доверия, ласки — всего, что так хотелось Антонине Ивановне, у нее по-прежнему не было. Ливанов относился к ней уважительно и очень сдержанно. Антонина Ивановна чувствовала — Ливанов считает ее настолько старшей, что у него даже не возникает мысли о каких-то других, более близких, отношениях. Ну что ж, торопиться не надо, решила она. Пусть квартирант привыкает…

И постепенно Ливанов так привык к ее заботам, что перестал их замечать. Это Антонину Ивановну уже обидело. И однажды, когда Ливанов вернулся поздно, он нашел диванчик не застеленным, а чайник холодным. Назавтра случилось то же самое.

Ливанов задумался — с чего бы это? И догадался… Временами Антонина Ивановна, как бы невзначай, старалась коснуться его плечом или рукой и уже не раз, посмеиваясь, допивала чай из его стакана.

На другой день Ливанов пригласил Антонину Ивановну в кино. Он крепко держал ее под руку и, сквозь пальто, ощущал теплоту и мягкость ее руки. В этот вечер Антонина Ивановна снова была доброй и заботливой. Они сидели на диванчике, и Ливанов рассказывал, как он ходил в разведку, когда был на войне.

Ночью Ливанов неожиданно проснулся. По шорохам, позваниванию пружинок в матрасе, вздохам понял, что Антонина Ивановна тоже не спит.

В комнате было жарко. Он колебался. Наконец, спросил:

— Вы не спите?

— Не могу, Сереженька…

— Что с вами?

— Не знаю… Не спится…

От кровати до дивана было два шага. Он поднялся, откинул коврик, разделявший комнату, склонился над Антониной Ивановной и положил руки на ее плечи.

— Не надо, Сергей Николаевич, — дрогнувшим голосом сказала она. — Не надо… — И неуверенно притянула его к себе.

Утром, когда Ливанов умывался в общей кухне, сосед Игорь Леонтьевич, чистивший свои сапоги, спросил:

— Вы, простите, родственник Антонине Ивановне?

— Да, — ответил он, — я ее муж. — И с вызовом посмотрел на соседа.

Игорь Леонтьевич смущенно кашлянул и усиленно заработал щеткой.

— Сегодня, Сереженька, мой день рождения, — сказала Антонина Ивановна.

Ливанов достал из чемодана японский халат и бросил его на диванчик. На синем шелке халата росли алые цветы и порхали серебряные райские птицы.

— Это тебе, — сказал Ливанов. — На день рождения…

Халат приятно шуршал, веселил глаза переливистой яркой синью и буйным шитьем. В халате Антонина Ивановна вошла в кухню. Ее окружили соседки.

— Какая роскошь!..

— Божественно…

— Это, конечно, вещь! — оценила Клавдия Тимофеевна, осторожно касаясь пальцем серебряного шитья.

Антонина Ивановна ушла, и Клавдия Тимофеевна сказала:

— Окрутила молодца, окрутила…

— Крути не крути, он оставит ее, — предрекла другая соседка. — Вот посмотрите, оставит!..

Вечером в гости к Ливанову пришел Стегнухин, а немного позднее — Вадим. Сергей их познакомил. На столе, темные и светлые, стояли бутылки, тарелки с колбасой, винегретом, селедкой. Антонина Ивановна жарила в кухне котлеты.

Стегнухин был молчалив, смотрел на Вадима хмуро и перелистывал «Тайны испанского двора».

— Вот, старик, ты и устроился, — говорил Ливанову Вадим. — По-моему, просто здорово устроился. Чего тебе еще надо? Хата вполне приличная…

Стегнухин пил и ел неохотно, не то стеснялся, не то был чем-то озабочен. В разгар ужина он сказал, что ему надо утром на семинар, а он совсем мало готовился, придется полночи сидеть над учебниками. И, несмотря на уговоры хозяев и Вадима, стал надевать шинель.

Ливанов вышел его проводить. На лестничной площадке Стегнухин, глядя в лицо Ливанова, произнес:

— Эх, Серега, Серега… Разве можно так? Как этот Вадим твой… — Он повернулся и, гремя сапогами, стал спускаться по лестнице.