Валентин Катаев - Время, вперед!

В них только не хватает мотивировок: по каким мотивам Маргулиес один раз разрешил, а другой раз не разрешил.

Но – это детали.

Итак – два противоречивых обвинения сформулированы. Можно писать рапорт. Холодный и убийственный, как пистолетный выстрел.

Остается один вопрос: на каком обвинении остановиться?

Первое кажется Налбандову наиболее сильным, наиболее научным. Но его сила зависит от результата испытания качества.

Второе – менее научно, но зато более в духе времени. Налбандов оказывается сторонником высоких темпов, а Маргулиес – их противником. Позиция неотразима. Но его сила опять-таки зависит от результатов испытания.

Если результаты испытания окажутся отрицательными, то второе обвинение обращается острием против Налбандова: он требовал повышения количества за счет качества.

Если результаты испытания окажутся положительными, то первое обвинение обращается острием против Налбандова: он требовал снижения темпов, в то время как качество позволяло их повышение.

Диалектика!

Налбандов сердито постукивает палкой.

Чернильница вырастает до невероятных масштабов. Она уже занимает полмира. В ее стеклянной шахте могут летать аэропланы, ходить поезда, расти леса, возвышаться горы.

Налбандов хватает ручку и пишет два рапорта. В одном – первое обвинение, в другом – второе.

Он кладет их рядом и рассматривает.

Звонит телефон. Телефон надрывается. Налбандов не подходит.

Он лихорадочно, напряженно думает.

Нет, первое обвинение все же кажется ему надежнее. Наука есть наука. На нее всегда можно положиться. Добрая, старая, академическая наука.

Наконец, официальный паспорт фирмы. Иностранцы не ошибаются. Не могут ошибиться.

Налбандов разрывает второе обвинение в клочья и бросает в корзину.

Он берет первый рапорт и решительно идет в кабинет Серошевского.

Он останавливается перед дверью.

Может быть, не стоит затевать дело? Может быть, уничтожить рапорт?

Но тогда Маргулиес опять торжествует.

Нет! Нет! Только не это.

Налбандов теряет самообладание.

Приходит мысль, что, подавая этот рапорт, он ставит на карту свою репутацию, свою судьбу.

А что, если лабораторное испытание…

Но он уже не владеет собой.

Он палкой распахивает дверь и входит в кабинет.

– Слушай, Серошевский, – говорит он громко. – Вот! Рапорт!

Филонов мучительно морщил лоб. Он старался понять, уяснить главную мысль Семечкина.

Семечкин глухим, обиженным баском продолжал наворачивать фразу на фразу. Фразы были туманные, длинные, полные ядовитых намеков.

– Погоди, милок… – сказал Филонов, густо краснея. – Погоди… ты рассказывай по порядку…

Разные люди беспрерывно входили и выходили.

Стучала дверь.

Лампочка сильного накала то гасла до чуть видной каленой красноты, то разгоралась до яркости прожектора.

Временная электростанция дышала ровными, тяжелыми вздохами.

Углы комнаты то уходили вдаль, во мрак, то подступали к самым глазам всеми подробностями плакатов, графиков, табуреток.

Мелко хлопала и звонила, как велосипед, старая пишущая машинка.

Ищенко подошел к Филонову и положил на стол бумагу.

На графленом листе, вырванном из старой бухгалтерской книги с прописными печатными надписями "Деб" и "Кред", химическим карандашом было тщательно, буква за буквой, выведено заявление.

Филонов сразу схватил его во всех подробностях при свете разгоревшейся лампы.

– Погоди, Семечкин.

Он прочел:

"В ячейку ВКП(б) Коксохимкомбината.

От бригадира бетонщиков третьей смены Константина Яковлича Ищенки.

Заявление.

Прошу принять меня в партию у меня закончен кандидатский стаж 6 месяцев. Я приехал на Социалистическую стройку с деревни с колхозу не грамотным здесь я ликвидировал неграмотность повысил свою политическую грамотность свою работу начал землекопом теперь я бригадир бетонщиков третей непобедимой ударник выполнял свою работу с Перевыполнением плана на 20–25 % здесь я с хлопцами побил Харьков и Кузнецк и мировой рекорд по кладки здесь я понял что все рабочие которые работают на соцстройке строят для себя и потому считаю что должен быть в коммунистической партии и мои хлопцы в комсомоли помогать и проводить генеральную линию партии.

К. Я. Ищенко."

Ищенко вынул из-за пазухи пачку комсомольских анкет и положил рядом со своим заявлением.

– Ну, как твоя баба? – спросил Филонов сипло, разевая красный рот, обросший сверху глянцевыми бровками черных молодых усиков. – Разродилась?