Валентин Катаев - Время, вперед!

– Я вас не совсем понимаю. Почему вы не разрешаете бригаде Ханумова повысить производительность до пятисот замесов в смену? По-моему, это вполне возможно.

– Конечно, возможно! Правильно! Верно! Возможно! – зашумела бригада.

– Видишь, Давид Львович, что человек, дежурный инженер, говорит! быстро сказал Ханумов, вскакивая на ноги.

Налбандов повернулся к Маргулиесу.

– Я вам советую пересмотреть свое решение.

– Я не нуждаюсь в ваших советах! – грубо сказал Маргулиес.

– Я вам имею право не только советовать, Давид Львович. В качестве заместителя начальника строительства я могу приказывать.

Налбандов нажал на слово "приказывать".

– Я не желаю подчиняться вашим приказам! – фальцетом крикнул Маргулиес. – Я отвечаю за свои распоряжения перед партией!

Налбандов пожал плечами.

– Как вам будет угодно. Мое дело указать. Но я считаю, что ваши распоряжения имеют явно оппортунистический характер. Вместо того чтобы, воспользовавшись достигнутыми результатами и учтя опыт предыдущей смены, идти дальше, вы отступаете или, в лучшем случае, топчетесь на месте. Вы этим самым срываете темпы. Темпы в эпоху реконструкции решают все.

Его слова падали в толпу, как непотушенные спички в сухую солому.

– Я попросил бы… вас… без демагогии…

Маргулиес сжал кулаки и подошел к Налбандову вплотную. У него трясся подбородок. Он едва владел собой. Делая невероятные усилия быть спокойным, он произнес, штампуя каждое слово:

– Прежде чем я не удостоверюсь в качестве, я не позволю подымать количество. У нас строительство, а не французская борьба. Вам это понятно?

Он отошел, поправил без надобности очки и сказал через плечо:

– Потрудитесь не стоять посредине фронта работы. Вы мне нарушаете порядок.

Затем Маргулиес подошел к Ханумову и положил ему на плечо немного дрожащую руку:

– Ты, Ханумов, вот что… Ты ведь меня знаешь, Ханумов… Если я говорю – нельзя, значит, нельзя. Я тебя когда-нибудь подводил? Мы же вместе с тобой, Ханумов, клали плотину. Ну?.. Ты что – ребенок? Чтоб потом всю плиту пришлось ломать?

Ханумов подозрительно всматривался в лицо Маргулиеса. Он всматривался в него долго и упорно, как бы желая прочесть на нем всю правду, все его самые тайные чувства, самые тайные движения мысли.

И он ничего не видел на этом бледном, грязном, зеркально освещенном лице, кроме дружеских чувств, сдержанной любви, доброжелательности, утомления и твердости.

– Четыреста пятьдесят… А? Хозяин…

Маргулиес покачал головой.

– Времечко.

Ханумов нагнулся и стал подбирать с пола вещи.

Толпа расступилась.

Маргулиес прошел, не торопясь, в контору прораба. Мося шел за ним по пятам, развинченно болтая руками.

Маргулиес подвинул к себе блокнот и, ломая карандаш, стоя, быстро написал приказание, запрещающее делать один замес меньше чем в одну и две десятых минуты.

Он с треском вырвал листок и протянул его Мосе.

– Передашь Ханумову. Для точного исполнения.

Мося вышел.

Через минуту Маргулиес наметанным ухом уловил плавный шум тронувшегося барабана.

– Ноль часов тридцать пять минут, – сказал Корнеев.

Семечкин сидит в темном пожарном сарае на ведре. В длинные щели бьют саженные лучи электричества.

При их свете Семечкин пишет разоблачительную корреспонденцию, предназначенную для областной и центральной прессы.

Тема корреспонденции – безобразное отношение к представителям печати.

Он разложил на коленях бумаги и пишет, пишет, пишет. Он длинно пишет, пространно, с подковыркой. Пишет без помарок, со множеством скобок, кавычек и многоточий.

Его губы дрожат. Он бледен. Рядом с ним стоит на земле парусиновый портфель, отбрасывая в темный угол сарая зеркальный зайчик.

С грохотом проходят поезда. Сарай дрожит. Лучи мелькают, бегло перебиваемые палками теней.

Тени мелькают справа палево и слева направо.

Кажется, что сарай взад и вперед ездит по участку.

Гремит и шаркает засов. В сарай заглядывает стрелок:

– Пишешь?

– Пишу, – с достоинством говорит Семечкин басом.

Его темные очки неодобрительно блестят, отражая белый электрический свет.

– Собирай вещи, браток, и катись.

Семечкин складывает в портфель бумаги и высокомерно выходит из сарая.

Мелькают тени составов. Бегут, попадая из света в тень, ребята.

Они уже скинули брезентовые спецовки и окатились водой, но еще не опомнились от работы.

Грудные клетки преувеличенно раздуваются под рубахами. Висят и лезут на глаза мокрые чубы. Болтаются расстегнутые рукава.