Петр Павленко - Счастье

— Ну, правильно!

— Что правильно?

— Я это тебе и говорю.

— Нет, это, брат, я тебе говорю, а ты возражаешь.

— Я возражаю?

Они замолчали, не в силах сообразить, кто из них первый сказал «правильно», и, отдуваясь, с раздражением разглядывали друг друга.

— В общем ты понял, что я хотел тебе сказать, — произнес Корытов, резким жестом придвигая к себе папку с делами. — Героизм — организация, а не стихия.

— Правильно, — согласился Воропаев, твердо веря, что последнее слово осталось за ним. — Это всегдашнее мое мнение.

— Чего же мы спорили?

— Не знаю.

— Значит, выходит, не спорили, а вроде как договорились.

— Выходит так.

— Жуткое дело! Сорок пять минут кошке под хвост!.. Лена!.. Леночка! У нас на дорогу ничего нет? — торопясь, чтобы избежать возникновения нового спора, уже спокойно спросил Корытов.

Опустив скрещенные на груди руки, Лена нагнулась к шкафчику и достала бутылку красного вина.

— Сухой паек я вам после принесу, — равнодушно сказала она. — Вы же от нас поедете, оттудова, где я живу, — объяснила она Воропаеву.

Корытов показал пальцем на бутылку:

— Это из совхоза «Победа». Пятилетнее, имей в виду! Ты в этот совхоз обязательно загляни. Директором Чумандрин Федор Иванович, а виноделом Широкогоров Сергей Константинович — богатырь-старичок. Ты им обязательно лекцию прочти, побеседуй с ними, — они же, как медведи в берлоге, свежего человека месяцами не видят. На вот, возьми, я тут кое-что набросал тебе… — и он сунул донельзя удивленному Воропаеву листок бумаги, на котором угловатым старательным почерком было написано… «План лекций Воропаева». И значилось шесть тем.

— Когда это ты успел?

— Да как ты ушел себе дворец подыскивать, я и стал за тебя думать, — и Корытов безголосно рассмеялся, подмигивая и почесывая висок.

Горы летели по небу, окунаясь в черные вязкие тучи. Море черно застекленело, как вар. Дребезжал и выл в пустых домах черный воздух ночи. Заветривало с норд-оста. Все сразу похолодало.

Мать Лены постелила чистую простыню и наволочку из своих запасов на измятую, давно не прибиравшуюся постель Мирошина, который вторую неделю не приезжал домой. Воропаев с пучком гвоздей в зубах забивал фанерой окно.

— Это не жизнь, — сказала старуха. — Вы Корытова не слушайте, он вам только голову задурит, а требуйте отдельный дом. Это нам с Леночкой не дадут, а вам обязательно должны дать. Сталинский приказ был. Только требовать надо. Куда же вам с ребенком деваться. Нет, вы не упускайте время, а требуйте и требуйте. Я бы вам и за маленьким присмотрела, конечно, если у вас никого нет, у меня ведь у самой внучка на руках. Я и сготовила бы… Слушайте меня, старуху, требуйте.

— Ну?

— Ей-богу, я вам правильно скажу. Вот хоть этот дом. Он бесхозный. Этого я никому не говорю, но вам скажу, хозяев у него нет, бежали с немцами. Тут, значит, четыре комнаты, две разбитые бомбой, их ремонтировать надо, а Мирошин холостой, ему можно дать в городе комнатенку, так он еще спасибо скажет. А тут, знаете, сад хороший, и корову есть где держать и курочек.

— А вид?

— Это на море, что ли? — не сразу поняла она. — Скрозь видно от края до края.

— Так в чем же тогда дело? Берите.

— В том и дело, милый, что не дают, отказали. Мирошину, конечно, все равно, он холостой, семьи нет, и нас он не поддержит, а придет кто позубастее — так и выгонит. Ей-богу! Вы взгляните утром, какое место — роскошь прямо! Как в санатории.

— Я помню, я видел днем.

Он действительно легко вспомнил полупустой, грязный, со следами старых грядок участок, в беспорядке засаженный десятком вишневых и абрикосовых деревьев. Каменный забор, очень неряшливо сложенный, был рассыпан, через двор резким зигзагом проходила немецкая траншея. Груда мусора обозначала место, где когда-то стоял сарай. Конечно, нельзя было и сравнить с тем вдохновенным местом, которое он нашел поутру, но в общем и здесь можно было отлично жить, будь он один. Чего он искал? Разве место для жизни? Только сейчас ему пришло в голову, что он искал не жилья, а людей, к которым можно было бы прилепить свою судьбу. Дело, стало быть, не в том, что ему негде жить, а в том, что одному жить нельзя.

— Ладно, хотите, я возьму этот дом, — сказал он. — На себя и на вас. Две вам с Леной, две мне. По вашему выбору. Но восстановим, как думаете?

— Ах, боже мой, да что вы, право! — залепетала старуха, касаясь его плеча своими бурыми руками. — Какое же тут восстановление, вы сами подумайте! — И, тыча пальцем в стены и потолки, она быстро, точно твердя давно выученный наизусть урок, привела множество очень точных данных о материалах: и выходило, что все они есть и достать их можно без всякого затруднения, и что вообще-то восстанавливать почти нечего.