Самуил Гордон - Избранное

Так или иначе, но что в доме есть хозяйка, видно по всему. Кажется, тот же дом, что и тогда, а все-таки не тот. Он, собственно, не встретил здесь почти ничего из прежнего. Даже стены не узнать. Они оклеены светлыми веселыми обоями и стали как-то выше. Из мебели, стоявшей здесь тогда, он узнал только коричневый комод в углу.

— Вы, я вижу, нездешний, наверно, только что приехали? — спросила женщина, все еще странно присматриваясь к нему. — А кем вы приходитесь Лесову? Его друг? — И снова удивленно взглянула на него большими янтарными глазами из-под низко надвинутого платка.

Почему ему на мгновенье показалось, что сидящая против него женщина знает и кто он такой, и зачем сюда приехал, Уриэль не мог бы ответить. Но почему-то ему кажется, что Лесов все рассказал о нем этой женщине, даже дал прочитать все его письма, и только от нее теперь зависит, чтобы Илья Савельевич освободил его от тяжкого груза, который Уриэль сам взвалил на себя, и чтобы Илья Савельевич вместе с ним отметил сегодня за этим столом его пятьдесят первый день рождения. Поэтому Урий Гаврилович особенно подчеркнул:

— Илья Савельевич Лесов мне намного больше, чем друг.

— Странно.

— Не понимаю вас.

— И вы до сих пор не знаете, что Илья Савельевич… — Женщина отвернулась от Аншина и, точно не ему, а кому-то другому рядом с собой тихо проговорила: — Уж третий месяц, как мы его похоронили.

Урий Гаврилович все еще сидел, плотно закрыв глаза, словно не желая видеть никого, кроме живого Ильи Савельевича, и, едва слыша собственный голос, спросил:

— Он погиб в лаве?

— Почему погиб? Разве я сказала вам, что погиб? Илья Савельевич умер у себя на кровати. Два дня всего проболел, говорят. Сердце у него разорвалось, не выдержало. Мало ли он испытал за свою жизнь? Все сыновья, вы ведь знаете, погибли на фронте. Года три-четыре назад погибла жена. Сердце ведь не ходики, на которые только знай навешивай гири. Да и ходики выдерживают только до какого-то предела… Редкостный человек был Илья Савельевич. Никто никогда от него слова плохого не слышал. Почему такие люди часто умирают раньше времени? Он ведь мог еще жить да жить…

Боль, буравящая и раскалывающая череп, — Уриэль знает по себе — наступает не одновременно с ударом, а всегда чуть позже. На сей раз невыносимая боль от удара, так неожиданно нанесенного ему женщиной, дошла до его сознания с большим опозданием, словно в нем что-то притупилось. Пока до него дошло только звучание слов, сказанных женщиной, но не их значение. Полный смысл их задержался где-то в пути, и, чтобы пробить ему дорогу, по черепу, точно молотками, беспрерывно били слова женщины: «Почему такие люди часто умирают раньше времени? Он ведь мог еще жить да жить…»

«Это она тебя упрекает», — вдруг начали выстукивать по черепу те же молотки. Они не оставили его в покое и у окна, где он стоял, блуждая затуманившимся взглядом по холодному вызвездившемуся небу.

— Вы не знаете, — снова через некоторое время обратилась женщина к Уриэлю, — у Ильи Савельевича где-нибудь есть родные? Когда мы вскоре после его смерти въехали сюда, мы все, что здесь было, распродали, а деньги отдали в шахтком. Пусть там лежат. Вдруг со временем объявятся родственники. Из всей мебели оставили только комод. Сложили туда все его фотографии, грамоты и связку писем.

— А от кого письма? — спросил Уриэль, чувствуя, как боль от внезапного удара все глубже и глубже проникает в него, — боль, от которой ему уже никогда не избавиться, да и нечем от нее избавиться.

— От одного его знакомого. Он, видно, чем-то очень провинился перед Лесовым, потому что в письме, которое пришло уже потом, после смерти Лесова, тот человек умоляет простить его и пишет, что собирается сюда приехать. Когда мы прочли письмо, муж написал тому человеку, что ему уже незачем ехать сюда. Но тот, видно, не получил нашего письма, потому что недели через две от него опять пришло письмо Илье Савельевичу.

Если бы Уриэль, подобно женщине, сидевшей напротив него за столом, был уверен, что письмо, написанное ее мужем, не дошло!.. Понимает ли Мера, как важно для него сейчас узнать это, именно сейчас, когда он стоит у подножия горы и все еще пытается найти в себе нечто такое, что помогло бы ему не переступить порог?

— Вы не дадите мне взглянуть на них?

Среди писем, поданных женщиной Уриэлю, было несколько нераспечатанных. Значит, приговор, вынесенный ему Ильей Савельевичем, окончательный. А она, Мера, думала, что, скрыв от него ответ, освободила его от тяжелых, навешанных на сердце гирь!