Валерий Бирюков - Всего три дня

— Были богатыри, — вытерла выступившие слезы Нина, — были, да все вышли! Вон, самим смешно. Хлипкие вы очень. Вот гномы — куда ни шло. Сейчас я вам есть принесу. А потом будет сказка. Ты, Колюня, этого Лесняка больше слушай, он тут наговорит.

Когда они поели, Нина выполнила свое обещание. Рассказала, как невзлюбила мачеха свою падчерицу и выгнала ее в лес, как девочка нашла избушку, где стояли маленькие кроватки, а под каждой — пара крошечных туфелек. Там жили семь лесных веселых и добрых человечков — гномов. Они ходили на работу, а она готовила им еду, и гномы не могли нахвалиться ею:

— Славная и милая у нас хозяюшка! На всем свете такой не сыщешь! Ах как вкусно! Ай да мастерица наша Белоснежка!

— А про яблоко не надо, — перебил ее Лесняк. — Я боюсь. И Свиридову вредно.

— П-п-помолчи! — сказал Свиридов, и раненые его поддержали. Они слушали сказку тихо и серьезно, как дети, завороженные бесхитростным сюжетом и певучим, мягким голосом Нины.

— И вот прознала мачеха, — продолжала Нина, — что падчерице живется хорошо у гномов, и взяло ее черное зло. Изменила она свое обличье и пришла к избушке. Угостила румяным яблочком Белоснежку и исчезла. Девочка надкусила его и заснула глубоким сном — отравленное яблоко оказалось. Вернулись гномы с работы, видят: лежит их маленькая хозяюшка на траве и не дышит. Будили они ее, будили, а добудиться не смогли. Заплакали горько, положили Белоснежку в хрустальный гроб и каждый день приносили ей цветы. И вот однажды проезжал по лесу молодой принц, увидел на лужайке хрустальный гроб, а в нем — неописуемой красоты девушку. Снял он крышку, поцеловал ее в губы, и девушка вдруг проснулась. «Долго же я спала», — сказала Белоснежка…

— И была у них потом свадьба — по усам текло, а в рот не попало, — опять перебил ее Лесняк. — Нет, я не согласен в гномы. Тулеген, добрей меня! Я хочу принцем стать. Пойдешь за меня, Нинок?

— Балаболка, — прикрикнул на него Мезенцев, — мало тебя в детстве пороли! Не порть сказку, люди просят. Тоже мне, принц!

— Порезать можна, — поддержал его и Тулеген. — Рассказывай, Нина…

С этого дня лазарет ожил. Помогая друг другу, бойцы выбирались на лужайку перед сторожкой, грелись на солнышке и вели нескончаемые разговоры. Вспоминали довоенную жизнь, первые бои, гадали, как идет война, когда она наконец кончится. Лесняк старательно балагурил и больше по женской линии истории рассказывал. Мезенцев, шахтер из Донбасса, всегда прерывал его в моменты, когда даже братья Атаевы, до того почти безучастные к таким разговорам, начинали проявлять интерес. Лесняк крякал с досады, но не обижался.

— В общем, конец сами домысливайте, — говорил он и игриво подмигивал. — Мог бы досказать, так разве ж Иван даст? Не любит он женщин почему-то. Может, нецелованный еще? Хотя нет, он не такой. А спросите меня, почему я так думаю? Сказать, Вань?

— Ну, говори, — разрешал Мезенцев.

— Приметил я, какими ты глазами на нашу Белоснежку глядишь. Сам небось в принцы метишь?

— И в мыслях такого не было! — багровел от смущения Мезенцев. — Не похож на тебя, понял? Ох, дождешься, шваркну я тебя когда-нибудь. С непривычки не усидишь. Не трожь Нину!

— Не беленись, не беленись, — успокаивал Лесняк, нисколько не пугаясь его угрозы. — Мы же с тобой душа в душу жить должны. У тебя руки целые, у меня — ноги. Вместе одного бойца составляем, а ты — шваркну!

Он специально поддразнивал Мезенцева, все это видели и добродушно посмеивались.

— А Нину ты, брат, обижаешь, — весело блестя черными глазами, говорил Лесняк. — На нее заглядеться не грех. Некрасива, но принцесса. Огонь-девка!

— Иван тебе говорил — не понимаешь, да? — горячился Тулеген, подступая к Лесняку. — Меня понимай! Нина тебя о́жил. Нехорошо. И красивый она!

— Ожил, ожил, Тулеген, — вроде бы сдавался Лесняк. — И красивый. Шуток не понимаете. Да я за нашу Белоснежку душу выну! — И хитро ухмылялся: — А вот против правды пойти не могу. Хоть режьте меня на куски, а я скажу — хор-рошая девка кому-то достанется! И хозяюшка добрая, и ласковая небось.

— От шайтан! — крутил головой Тулеген, щурил глаза в улыбке. Братья, Дурды и Ашир, такие же худощавые, как и он, тоже крутили головами и щурились.

Грубоватые шутки Лесняка и перепалки по поводу их отвлекали красноармейцев от тоскливых мыслей. Правда, не надолго. Безвестие томило всех. А тут еще почти беспрерывный гул танковых и автомобильных двигателей явственно доносился с дороги, словно нарочно подчеркивая их бессилие.