Валерий Бирюков - Всего три дня

«Надо же, какой гостеприимный, — подумал майор Антоненко, — и жизнерадостный. И энергичный к тому же — больше всех работает. Молодец, далеко пойдет».

— Дисциплина в батарее Авакяна хромает, — снова опроверг мысли майора Алфей Афанасьевич. Комбат от этого замечания помрачнел, опустил глаза. — Недавно назначен, опыта еще мало. Старается везде сам поспеть, не доверяет подчиненным, а они, понятно, на него полагаются. Отсюда казусы всякие. Но дело знает. Возьмите его под персональную опеку, Василий Тихонович.

— Командир третьей батареи гвардии старший лейтенант Мирошников, — щелкнул каблуками высокий плечистый офицер. Коротко сжал руку майора Антоненко, точно силомер сдавил. Василий Тихонович с трудом расклеил за спиной слипшиеся пальцы.

«Проверил, хитрец. Силен, брат, не спорю, — с уважением подумал он. — Ну уж насчет тебя, надеюсь, не ошибусь. Тебя никуда не переводят, батарея души не чает в своем командире. И опека персональная тебе не нужна. Так, что ли, Алфей Афанасьевич?»

— Обхаживают его, Василий Тихонович, — опять словно отвечая на вопрос своего преемника, ответил Савельев. — Мирошников — мастер спорта по борьбе, чемпион округа, перетягивают его поближе к столице. А вы не отдавайте. Смиритесь с поездками на сборы, на соревнования, но не отпускайте. У него талант артиллериста. И полдивизиона благодаря Максиму Викторовичу борьбой увлекается, разряды имеет.

— Поздняков, ну-ка подь сюда! Живо! — зычно позвали от колонны, и офицеры оглянулись.

— Гвардии прапорщик Песня, наш автотехник, — пояснил Авакян и засмеялся. — Тишина, сейчас спектакль будет. Ох и задаст же он кому-то!

— Не кому-то, а твоему Позднякову, Алик! — насмешливо поправил его Мирошников. — Что-то опять натворил. Ты бы ему няньку прикрепил, что ли. Вгонит он в гроб бедного Песню.

Левый ус посерьезневшего Авакяна нервно дернулся. Темные его глаза сузились. Весь вид его в это мгновение говорил, какого перцу задал бы он сам провинившемуся, который опозорил его перед командиром. А заодно, будь его воля, и прапорщику, чтобы не вылезал некстати.

— Вот так и бывает, Али Гасанович, когда пытаешься сам везде успеть, — без всякого злорадства, скорее, с сожалением подвел итог представлению подполковник Савельев. — Бегали, бегали, а Позднякова просмотрели.

А майор Антоненко лишь удивился про себя, с какой быстротой меняется настроение комбата-два. И еще тому, что все выходит не так, как думалось. По мелочам, правда, но все же…

Пятилетним мальчиком бродил Николай по разоренным гитлеровцами украинским селам, держась за руку дряхлого деда Герасима, и просил милостыню «христа ради», выпевая слова высоким, тонким и печальным голоском. Родных он не помнил, дед Герасим рассказывал, что подобрал его возле дороги, на которой был разбросан взрывами бомб обоз беженцев. И с той поры они бродили вместе. Дед крутил на невесть где добытой, древней, как он сам, шарманке какие-то прыгающие и жалостливые мелодии, а мальчишка вторил им. Сердобольные люди делились последним: клали в протянутую грязную ручонку кто ломоть хлеба, горьковатого от примешанной лебеды, кто вареную картофелину, а кто и тонкий желтоватый кусочек сала.

А когда дед умер, мальчишку определили в детский дом. Никаких документов, разумеется, при нем не оказалось, и дали Николаю отчество по имени деда — Герасимович, а за голос его певучий придумали фамилию — Песня.

С той поры прошло много лет, тонкий голос давно превратился в густой бас, а худенький мальчишка стал крепким, кряжистым мужчиной, но Николай, словно оправдывая свою фамилию, выступал с сольными номерами в художественной самодеятельности. И когда учился в школе, и когда служил в береговой артиллерии, и когда поднимал казахстанскую целину, и когда вновь вернулся в армию на сверхсрочную службу. Правда, последний год его никакими силами нельзя было вытянуть на сцену. Все испортил ефрейтор Денис Шемастин, который пришел в армию с третьего курса консерватории и возглавил дивизионную самодеятельность, — он без деликатного подхода, напрямик, заявил прапорщику, что голос у него плохо поставлен, и предложил заниматься. Самолюбие Николая Герасимовича было слишком задето, чтобы он согласился на такое.

И вообще гвардии прапорщик Песня был человеком с крутым характером, не признающим ни в чем ни компромиссов, ни уступок. Попасть ему под горячую руку никто не рисковал, но и угадать, когда он бывал сердит, еще никому не удавалось. Песня, как говорили в дивизионе, заводился с пол-оборота, стоило ему заметить хоть малейшую бесхозяйственность, любую небрежность. Тут уж пощады не жди. Но и обид на него не таили, потому что Песня был отходчив. Впрочем, без дела он голоса не повышал и даже в гневе был справедлив. И только он да еще его жена, тоненькая и гибкая, как ивовая веточка, женщина, — лишь они двое знали, как мучительна для него каждая вспышка.