Исаак Гольдберг: Сладкая полынь

Человек шарит по карманам, еще раз пересматривает свои деньги и быстро уходит в ту сторону, где ревут паровозы, где вокзал.

В душном, заплеванном, гудящем многолюдном вагоне махорочный, крепкий, кислый и потный дух плавает. В открытые окна плещется разорванный бегом поезда пыльный зной. К открытым окнам протиснулись люди, чтоб рывком, пригоршней неполной, расплесканной, хватнуть воздуха посвежее, почище, чем в вагоне.

Притиснулся, прижав ко груди узелок, голодный и усталый человек. Хватает скупую, невзначайную свежесть, порою сорвавшуюся где-нибудь с распадка, с озерка или речки и плеснувшуюся в грохочущую стену поезда. Усталый человек привалился к стенке, к нему притиснулись жаркими боками другие люди. Вместе с другими людьми, слитно с ними покачивается в грохоте вагона только что вышедший из тюрьмы, из домзака человек.

Кто-то сзади, жарко и мутно дыша, заглядывая через окно на светлое золото пашен, завистливо говорит:

— Эх, и хлебушка!.. Урожайно нынче земля потрудилась. Не зря!.. Теперь только успевай управляться!

Кто-то другой, сбоку, добавляет:

— Чьи руки работы не боятся, будут с хлебом...

Человек с трудом отдирается от окна, оглядывается, спрашивает:

— Работу, товарищи, можно тут, значит, достать?

— Ты, стало быть, безработный?

Человек отвечает кивком головы, но, спохватившись, говорит:

— Ищу, работу... Вот еду до Тырети...

Разные голоса сзади, сбоку кричат ему сквозь сердитый рокот вагона:

— Зачем туда? Там своих много!

— Ежели не по найму туда, лучше не езди!

— Там людьми забито!..

— Самый полный кумплект!..

Растерянно и огорченно слушает человек многоязыкий ответ. Растерянно гадает:

— Как же мне быть? Куда?..

И опять, вперебой разными голосами, но согласно отвечают ему:

— Да ты не езди туда! Не езди!..

— Ты, слышь, слазь ближе.

— Этта разъезд, полустанок будет, там ссаживайся. Там сворот на хрестьянскую дорогу имеется... К хлебным деревням!..

— Речка там, слышь! По етой речке деревни уселись. Туда поддайся!

— Конешно, туда!

— Именна!..

В заплеванном, пыльном, многолюдном вагоне шумно. Может быть человеку, прижатому к окну с узелком, кричат и еще что-нибудь, но он ничего другого не слышит. И когда поезд лязгает и гудит гулче и сочнее, проходя по какому-то мосту, те, с боков и сзади, напоминают:

— Вот сейчас тебе и тот самый полустанок!

— Тут, парень, и слазь... Верно слово!

— Эта самая река и есть. Мост-то... взрывали его в восемнадцатом. Партизаны...

Когда поезд останавливается, — человек с узелком протискивается к выходу, соскакивает с подножки вагона и оглядывается.

Поезд с ревом уползает дальше, в узкий, соснами обставленный коридор. Человек снимает свой узелок, смотрит на высокую башню водокачки, на одноэтажное станционное здание, прочитывает синюю надпись на грязно-белой вывеске и что-то вспоминает. И так как это воспоминание, видимо, заставляет его сердце биться тревожней и резче, он стаскивает с головы бурую и мятую фуражку и заношенным и пыльным рукавом рубахи вытирает вспотевший горячий лоб.

Путник идет веселой летней дорогой и несет в себе хмурую и черствую заботу.

В самый разгар страды, в самое настоящее, нужное время он порезал литовкой руку, рука загноилась, вспухла, почернела. Рукой нельзя работать, <���…> [1] В этом месте в журнале отсутствовала строчка — типографский брак. изранены, не порезаны.

Путник вздымает нетерпеливыми ногами бурую горячую пыль проселка. Он досадливо бормочет ругательства и злобно поглядывает на завязанную тряпьем, повисшую на самодельной лямке через плечо руку.

Солнце недвижно, печет. Солнце жарит нещадно. Солнце испепеляет непокрытую травой дорожную землю. Путник усаживается в тени возле дороги, вытягивает ноги, здоровой рукой достает и свертывает себе папироску и, жмурясь от синего едучего дыма, закуривает.

Полеживая, покуривая, путник глядит на безлюдную дорогу. И вот на безлюдной дороге появляется с той стороны, куда направляется он сам со своей раненною рукою, еще один путник, запыленный, распаренный зноем, с маленьким узелком в левой руке.

Двое прохожих, встретясь на пустынной, тихой и жаркой дороге, оглядывают друг на друга, бормочут холодные и скупые приветствия и готовы разойтись в свои стороны. Но тот, у кого рука на перевязи, досадливо сплевывает на траву, бережно и злобно перекладывает закутанную в тряпье руку, задирчиво и неприязненно смотрит на крепкие и целые руки прохожего и сердится: