Исаак Гольдберг - Сладкая полынь

— Об чем рассказывать? Не надо... Что было, то, значит, прошло. Меня быльем не ударишь. Я вот одного боюсь: кабы у тебя сердце от меня не отшатнулось...

— Ты не бойся...

— Эх, кабы все это раньше! — шопот вырастает во вскрик. В голосе тоска: — Эх, кабы раньше!.. Прежде-то я, спроси у людей, первой красавицей была... Прежде бы я не боялась ничего. А нонче... Вот, Павел, вся дрожу, вся томлюсь: а ну, ежли все это пройдет?

— Ты не бойся! — горячим шопотом повторяет Павел. — Мне, кроме тебя, нет в жизни ходу... Я сам мурцовки здорово хлебнул. Я в жизни совсем одинокий и некуда мне податься... Без тебя бы я никакой радости не узнал. А ты меня, как родного, сразу угрела... Ты ничего, не бойся...

В темноте, не видя друг друга, ощущая только телом тело другого, тянутся они ближе один к другому. Тянутся жадно... Ксения протягивает руку, горячей лаской обжигает шею Павла, вздрагивает, вспыхивает; вздрагивая и прижимаясь к Павлу, со сладкой тоской говорит:

— Не боюсь... вот теперь, родимый, не боюсь... ничего...

Кошевка со скрипом полозьев останавливается у сельсовета. Кошевку приволокли крепкие закуржавевшие на морозе лошадки. Сидящий в кошевке ловко вываливается, подскакивает, хлопает рукавицами и оттаптывает наметенный на ступени за ночь снег, быстро взбегает на крыльцо.

В сельсовете, кроме Афанасия никого. Афанасий неприветливо всматривается в приезжего и простуженно хрипит:

— Опять, стало быть, начальство какое ни на есть?.. Ну, жди. Председатели у нас ешо чаи с мягкими пьют.

Приезжий раздевается. Афанасий неодобрительно разглядывает дубленый полушубок приезжею, шапку с кожаным верхом, высокие катанки. Ремень с наганом заставляет Афанасия фыркнуть:

— Ешо не бросили моду с оружием по хрестъянству ездить? Воители!..

Приезжий — серые глаза бодро блестят с морозу, бритое лицо, чистое, только словно после болезни, немного исхудалое, спокойно, — приезжий садится на скамейку поближе к печке и весело кричит:

— Ты пошто такой вредный, дядя? Спишь плохо, блохи заели?

Афанасий плюет на грязный пол и шмурыгает носом:

— Я тебе какой — вредный? Я обчественный человек. Сторож. Ты не задавайся, хучь и начальства... По какому ты опять делу?

Приезжий смеется и жмурит глаза:

— Ах, видать и мятый же ты мужик! Ну, это пустяки. Самое главное, знаешь, в чем состоит?

Афанасий пренебрежительно молчит.

— Не знаешь? — лукаво щурится приезжий, — а дело самое простое: дело в чайнике. Есть у тебя чайник? Тащи воды, грей, кипяти! Тут у меня в узелке в сумке чай имеется да еще с сахаром. Понял?

Афанасий мотает головой, идет в свою каморку, гремит чайником и примиренно кричит приезжему:

— Ты, начальства, видать мозговатый!.. Дело понимаешь.

Чайник, фыркая и шипя, закипает на железной печке. Приезжий развязывает сумку. Афанасий с приезжим хозяйственно и домовито напивается чаю. И когда Афанасий уносит в свою каморку остатки чаю, в присутствие является председатель.

Приезжий весело здоровается с ним, вытаскивает из сумки портфель, из портфеля бумагу, подает ее председателю. И видит Афанасий, что председатель, долго разбирая бумагу, преисполняется волнения и суетливости, кланяется, еще раз сует приезжему руку, сопит, потеет.

— Аха! — хмыкает Афанасий. — Приперло тебя, Егор Никанорыч, начальства! Карежит!?

Приезжий легко и властно отстраняет Афанасия:

— Помолчи, дядя. Мы делом займемся.

Афанасий потухает и, поворачивая, отходит в сторону. И со стороны смотрит и слушает.

Приезжий с председателем садятся за стол. Приезжий вытаскивает какие-то бумаги, о чем-то поучает председателя. Тот мотает головой, но глаза у него непонимающие и растерянные.

— Надо бы секлетаря кликнуть да кого еще из мужиков, — осмеливается он и кричит Афанасию:

— Слышь, сходи-ка за Иван Василичем. Старика Потапова попутно скличь да Ерахинских.

И когда Афанасий угрюмо натягивает на себя шубу, приезжий прибавляет к приказу председателеву:

— Заодно, дядя, позови-ка Коненкину Ксению.

— Ето кривую, што-ли? — пренебрежительно переспрашивает Афанасий.

— Да. Глаз у нее попорченный. Ее.

— Дела! — ворчит Афанасий. — Начальства сурьезная, а бабу кривую требовает!..

— Ну, ну, катись, — смеется приезжий. — Экой ты, право, вредный!

За председателевым столом трое. На лавке двое. Над головами плавает едучий густой махорочный дым. Говорят степенно, мало, больше слушают приезжего.

Ксения входит в присутствие, останавливается, оглядывается. Замечает приезжего и с радостным испугом: