Юрий Нагибин - Ранней весной

Раскаты перешли в сплошной гул. Она увидела человека, которому принадлежал голос. Он сидел на нарах, зажимая между ухом и плечом телефонную трубку. Морщась, выкрикивал он команду, в то время как его руки делали быстрые пометки в командирской книжке. Рядом с ним сидел другой человек — молодой, с темной дубленой кожей лица и странно белой бритой головой. Он тоже держал трубку и негромко настойчиво вызывал:

— Роза, Роза, Роза, говорит Соловей, говорит Соловей, слушай, Роза!

«Соловей и роза», — подумала она, и ей стало смешно и как-то сразу привычно, даже уютно.

— Где я могу работать? — спросила она.

— Вот здесь, за столиком, — ответил большой плотный человек, как она теперь поняла — полковник.

Большими руками он разом снял со стола все лишнее: бумаги, чертежи, четвертинку спирта и отпиленные стаканчики 45-миллиметровых снарядов, заменяющие рюмки. Затем он поставил консервную банку кверху донышком, насыпал немного сухого спирта и зажег.

— Ну, вот вам кабинет, — сказал он улыбаясь.

Прищурившись и отстранив листок, как это делают все дальнозоркие люди, она разобрала первые слова:

— «Во изменение приказа номер…» Я не разберу, что тут — тринадцать или…

— Неважно, тринадцать. Дальше, — сказал полковник, и в голосе его не было прежней мягкости, он звучал сухо, отрывисто.

— «Во изменение приказа номер тринадцать отказаться от прямого воздействия на Н. и направить основной удар на МО, в стык между 22 И. Д. и 24 И. Д. для флангового обхвата». И. Д. — это, очевидно, инфантери дивизион — пехотная дивизия. Так ведь? — спросила она.

Но полковник не ответил. Одну секунду он стоял, наклонив голову с упрямыми шишками лба. Пальцы, которыми он упирался в стол, побелели от силы нажима. Затем он повернулся к бритоголовому.

— Начсвязи, дай мне Болотова.

— Проект… Проект… слушайте, говорит Соловей. Есть, — связист протянул трубку полковнику.

— Болотов, слушай, задержи ребятишек. Не медли. Не пойдете, я говорю! Понятно? Что? Сейчас не пойдете. На стык брось всех собачек. Не упускай из виду. Пошли туда глазастых. Пусть смотрят. Сообщай каждые полчаса. Что? Говори ясней. Жалко, что зря готовились? Мне самому жалко. Держи связь с правым братом…

Любовь Ивановна слушала с удивлением. Сначала ей казалось, что он шутит, но полковник мало походил на шутника — лицо его стало недобрым, даже складки на шее озлились, — и ей не верилось, что этот человек несколько минут назад так добродушно смеялся своей же шутке. Она не все понимала из их разговора, но чувствовала, что виной тому строчка документа, которую она перевела, что в ней заключено что-то очень важное, от чего зависит, может быть, судьба этого боя. Гитлеровцы готовят сюрприз, который надо разгадать и предупредить. Она заметила, что, когда полковник сказал: «Выступать не будете», — комиссар просыпал табак из скрученной папиросы. У нее появилось чувство вины: она внесла смуту в четкую работу этих людей.

— Понятно, комиссар? — спросил полковник. Тот кивнул головой. — Садись с товарищем переводчиком, будешь ему терминологию объяснять. Сейчас два; максимум в шесть перевод должен быть у меня.

Он сказал это комиссару, но Любовь Ивановна отнесла к себе и ответила:

— Есть.

Она взяла документ. Мятый листок бумаги, исписанный торопливой неразборчивой рукой, был выпачкан в крови и земле. Ей стало страшно. Она вынула словари, обмакнула перо в чернила — это были машинальные жесты; она чувствовала, что не в силах приступить к документу.

В уши настойчиво лезли голоса людей:

— Роза, Роза, слушай, говорит Соловей…

— Бондарин, вытягивай «танюшу» в лаптях. Держи огонь по тропке…

Ей представилась «танюша», большая-большая пушка на колесах. Любовь Ивановна постаралась выключиться из этого мира, вообразить, что сидит в своем московском кабинете, но эта хитрость помогла ей только еще раз написать первую фразу.

В землянку то и дело заходили люди. Они все о чем-то возбужденно спрашивали полковника и, получив его ответ, мрачнели лицами. Затем влетел высокий человек с бледным высоким лбом и красивым, с горбинкой, носом. На висках его висели крупные капли пота, плащ-палатка за плечами была изодрана в клочья, но глаза радостно блестели. Он бросился на нары, вытащил огромный клетчатый платок и стал осушать темя, лоб и шею.

— Едва вылезли… Ох, и дали же нам, — говорил он, тяжело дыша. — Ну как, товарищ начальник, скоро дашь приказ выступать?

— Об этом пока забудь, Сорокин, — ответил за полковника комиссар. — Болотов уже предупрежден… Тут такая морока получается!