Юрий Нагибин - Ранней весной

— Катушка с проводом, — сказал командир полка.

Теперь мне становился ясным его простой и умный план. Связист отказался от попытки соединить провод на месте разрыва, на полотне, представлявшем собой мишень для немецких пуль. Он присоединил провод, намотанный на катушку, к поврежденному проводу, а самую катушку перекинул через насыпь. Если ему удастся благополучно перелезть через полотно — дело выиграно. По ту сторону растет густой кустарник, который надежно укроет его от вражеских пуль.

А Васильев отполз дальше в сторону. Он отдалился метров на двести от места разрыва провода, затем двинулся к насыпи. У него был хороший шанс. Если его сейчас не откроют, то появление его на насыпи будет для немцев неожиданностью. Только удастся ли ему все-таки проползти?..

Васильев — у края насыпи. Он лежит некоторое мгновение тихо, не то прислушиваясь, не то отдыхая. Я невольно задерживаю дыхание. Вот сейчас он поднимет голову. Вспыхнет или не вспыхнет пыльный столбик разрыва? Но совершенно неожиданно Васильев рывком выбрасывается из-за насыпи на самое полотно. Связист и не думает скрываться. Он прыгает из стороны в сторону, плашмя ложится на землю, катится к противоположному краю и скрывается там.

Дымок от пуль, высвеченный солнцем, стоит над тем местом, где только что был человек. Придумано неплохо — ведь ждал же я, что Васильев будет перебираться с медлительной осмотрительностью, прицеливаясь взглядом к узенькой, но такой страшной площади, которую ему предстояло преодолеть. Этого ждали и немцы. Неожиданный открытый рывок Васильева дезориентировал их. Все произошло слишком внезапно и быстро, они не успели прицелиться. Но действительно ли не успели? Ведь мы не знали, что скатилось на ту сторону: человек или труп? И снова минуты мучительного ожидания. Стало как-то очень тихо. Только глуховатый, с трещиной дисканта голос начальника связи раздавался в землянке:

— Роза… Роза… говорит Пурга… слушай, Роза… Роза…

И мне казалось, что я тоже слышу тупое молчание трубки.

— Роза… Роза… говорит Пурга…

Раздался звук лопнувшей гитарной струны — где-то близко срикошетила о ствол дерева пуля.

— За обедом идти? — спросил ординарец и, не получив ответа, сказал: — Чего ж идти, еще успеется.

— Роза… Роза… говорит Пурга… Розочка! — заорал вдруг начальник связи, и мы все бросились к землянке, разом поняв, что это значит: Васильев жив! — Розочка, что, же ты, сукина дочь, молчишь?..

Но командир полка уже вырвал у него трубку.

— Кто на проводе? Андреев? Давай хозяина. Ну, как двигаешь? Ага! Что? Левый бочок болит? Мы туда «танюшу» в лаптях двинем. Так. Младший брат собачек выдвинет. Все? Продолжай смелей. За левый бок не опасайся. Действуй!

Закончив разговор, командир полка сказал:

— Чисто сработано.

И мы все поняли, что он имел в виду.

Я подумал: если бы Васильев слышал сейчас это простое определение, он был бы доволен. То, что он сделал, нельзя было назвать подвигом. В его работе был строгий и точный расчет, но этим она и была прекрасна. Под пулями связист вел себя как рачительный, умный хозяин своего тела, жизни и силы. Это была настоящая боевая работа, то есть работа самого высокого класса.

В землянку Васильев вернулся часа через два. Оказывается, он остался близ насыпи, чтобы в случае новой аварии быстро установить связь. Когда же наши ворвались на опушку и стали уничтожать немецких автоматчиков, он, не желая подвергать себя напрасному риску, вернулся на наблюдательный пункт кружным путем.

…День клонился к закату. Наступил такой момент боя, когда еще гремят выстрелы, когда жизнь многих людей только вступает в борьбу со смертью, но судьба боя уже решена. Правда, надо много усилий, чтоб в последний миг не выпустить победы, не дать врагу отделаться полбедой. Непосредственные участники боя еще не верят в сделанное ими, но на наблюдательном пункте ясно, что тяжкие усилия, жертвы, пот и кровь товарищей были не напрасны.

Мы сидели в землянке. Васильев, вытирая лицо и шею клетчатым носовым платком, рассказывал:

— Вчера получил письма от жены. Три месяца не получал ни одного. Я за нее не беспокоился — она женщина умная, сознательная. Но все же тяжко было… А вчера сразу одиннадцать штук. Я их расположил по числам, десять прочитал, а одно, последнее, на после боя оставил. Гостинец мне будет.

Он снял каску и достал из-за войлочного обруча измятый по углам конверт. Строчки письма просвечивали.

— Васильев, — сказал вдруг начальник связи, отрываясь от трубки, — ты лучше прочти свое письмо, а то, кажется, тебе опять придется идти — «замок» не работает.