Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Однажды после ссоры, одной из многих в последнее время, Ардалион Петрович сказал жене:

— Мы с тобой не чужие, нечего нам в прятки играть, скрывать друг от друга правду. Мне порой очень трудно, невыносимо, но выхода у меня нет. Я не могу не считаться, ни тем более враждовать с теми, кто меня возвел на Олимп. Никто из них этого мне не простит. Ты не знаешь, и лучше тебе этого не знать, какой ценой достается посредственному человеку известность, положение и доброе имя. Сколько препятствий на каждом шагу, как трудно с ними управиться. Потоки жалоб и доносов грозят смыть тебя в пропасть, недруги жаждут твоего несчастья, чтобы растерзать тебя. Единственное спасение — верные друзья и хорошая репутация, но кого пощадила людская молва? Знаменитого Галена, того самого, которому император пожаловал на золотой цепи медаль с надписью: «Антонин, император римлян — Галену, императору врачей», — этого гения древности одни считали чудодеем, а другие — компилятором, присвоившим труды тех, чьи книги не дошли до нас… Историки свидетельствуют, что Парацельс освободил медицину от суеверия, приблизил химию к постели больного и обогатил науку идеями на долгие века. Пишут о нем и другое: число жертв его лекарственных средств огромно, сам он был мотом, пьяницей и вел недостойную жизнь… Великого Ламарка поносили и Кювье и Дарвин. Первый писал: «Никто не считает эту философию столь опасной, чтобы нужно было ее опровергать». Второй был беспощаден, он умолял бога защитить его от жалкой книги, начиненной ламарковскими нелепостями… — Войдя в свою роль, Ардалион Петрович долго еще на примерах прошлого и сущего доказывал жене, как хрупка и недолговечна людская репутация. — Я бываю недобрым, — каялся он, — порой нечестным и лживым, но такова жизнь!

— С такой жизнью, — ответила она, — я не примирюсь.

Настал день, когда Ардалион Петрович в этом убедился. Евгения Михайловна посреди обычной беседы за столом вдруг сказала ему:

— С завтрашнего дня я и мой сын займем спальню и столовую, тебе придется довольствоваться кабинетом…

Решение было принято на прошлой неделе, но принять его было легче, чем выполнить. Она давно уже сказала себе, что не может оставаться женой Пузырева: все, что было в нем хорошего, исчерпано, им пора разойтись. Утром она полагала, что объяснится с ним за обедом; днем казалось, что вечер — более подходящая пора. Он приходил слишком поздно, крайне усталым, и разговор откладывался до утра. Когда подоспела удачная минута — случилось это за обедом в воскресный день, — Евгения Михайловна забыла приготовленную речь.

— Домашняя работница, — продолжала она, — будет по–прежнему обслуживать тебя. Ко мне по делам дома прошу не обращаться…

Ардалион Петрович понял, что случилось непоправимое, и со свойственным ему присутствием духа, не прерывая еды, спросил:

— Что случилось?

— Долго рассказывать, — последовал сдержанный ответ, — мы больше не супруги. Мое решение окончательно, не пытайся меня переубеждать.

Для Пузырева это сообщение не было неожиданным, в последнее время их отношения все более ухудшались, он все реже заставал ее дома и только мельком встречал в клинике. Словно избегая оставаться наедине со своими мыслями, она вечера проводила на концертах, в театре, в кино или уходила к друзьям.

Ардалион Петрович хорошо знал свою жену и меньше всего надеялся переубедить ее. Сейчас его занимало другое: не услужил ли ему на этот раз Лозовский? Он в последнее время слишком часто бывал у Евгении Михайловны и засиживался допоздна. Уж не пробудилась ли старая любовь? Или упрямец Лозовский из мести решил разрушить семью?

— Я хочу знать, во имя чего и ради кого должны мы пожертвовать нашим счастьем? Ты в самом деле считаешь, что во всем виноват я один?

Прежде чем ответить, ока пристально взглянула на него, чему–то усмехнулась и, словно нехотя, медленно ответила:

— Виноваты, пожалуй, мы оба. Я так же в свое время не разглядела тебя, как и ты — меня. Я первая все поняла, ты несколько позже. Любовь — чувство взаимно корыстное: спасаясь от одиночества, обе стороны предъявляют серьезные претензии друг к другу. Пока душевные задатки и черты характера каждого отвечают требованиям другого, все идет как нельзя лучше. Старые супруги гибнут порой вслед за смертью одного из них; утраченная душевная близость равносильна для них утрате самой жизни. В животном царстве все проще, нет нравственных проблем, требующих своего решения, поведение раз навсегда определено велением инстинкта: нельзя загрызать своего, надо уважать силу, не домогаться благодарности и во избежание конфликта между отцами и детьми не держать при себе потомства…