Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Похвальное слово уже окончилось, а Сухов продолжал смотреть на Михайлова, словно ожидая чего–то еще. Напрасно заместитель искал на лице ординатора выражение сочувствия и одобрения. Чтоб побудить его к этому, он поощрительно улыбнулся, но, ничего не добившись, пренебрежительно махнул рукой.

— Так вот, мои друзья, — начал директор теми словами, которые сами по себе ничего не выражают и как бы предназначены служить вступлением для делового начала, — обратимся к историям болезни, зачитанным на конференции. В них мало порядка, множество никем не подписанных указаний. Почему дежурные хирурги не отмечают день и час своего вмешательства, где подписи тех врачей, которые сменяют друг друга? Должны же мы знать, где кто начал и чем закончил.

Голос профессора не выражал ни раздражения, ни даже неудовольствия, он как бы призывал окружающих не поддаваться искушению нарушать порядок, не делать того, чего делать не следует.

— Возьмем к примеру вас, — поднимает он глаза на молодого ординатора, — вы пишете, что проведено физиотерапевтическое лечение, а в истории болезни результатов нет. Где вы позволите искать объяснение?

Ординатор смущенно замечает, что он помнит этот случай и сегодня же ошибку исправит. Директор укоризненно качает головой, — как плохо работают молодые люди, как много с ними хлопот.

— Запоздалая запись, мой друг, допустима в мемуарах, в любой истории, но не в истории болезни, — огорченно говорит он. — Вы пишете «осмотр», а почему не обследование, ведь не только на глаз изучаете вы состояние больного. Нельзя «вскрывать» апоневроз, вскрывают только покойников. Почему вы пишете «пальпация», а не прощупывание, почему «аускультация», а не выслушивание? Я бы держался русского языка, где только это возможно.

Он окидывает благодушным взглядом присутствующих, как бы приглашая их присоединиться к его мнению, учесть сегодняшний урок и не слишком сурово судить виновных.

Они привыкли к немым речам его глаз, то подернутых поволокой, то ясных и открытых. Не всегда легко узнать, когда поволока скрывает усталость, напряженность встревоженных чувств или прячет, как за ширмой, втайне зреющие планы. Глаза эти могли выражать неподдельное счастье, наполняться сочувствием до самых краев и, выразив то, что не выразишь в речи, как бы исчезнуть за занавесом, до новой перемены декорации.

Профессор встает из–за стола, делает несколько шагов и останавливается посреди кабинета. У него внушительный вид, природа одарила его правильными чертами лица, мужественным, несколько массивным подбородком и двумя рядами ослепительно белых зубов. Каждый раз, когда улыбка обнажает их, лицо как бы озаряется светом. Его движения несколько грузны, но шагает он твердо, уверенно, как человек, который знает, куда и зачем идет. Он не ступит на сомнительную стезю, не ошибется в выборе направления. К таким людям невольно проникаешься расположением, не задумываясь, доверишь им себя и даже судьбы самой науки.

— Да, кстати, — жестом извиняясь за свою забывчивость, вспоминает профессор, — куда вы дели аппендикс, который вырезали у раковой больной?

Взгляд его мягко ложится на пожилого ординатора, как бы приглашая его не смущаться. Врач не ожидал вопроса и некоторое время молчит.

— Где ему быть… Его, конечно, не выбросили, — отвечает он. «Дался ему этот аппендикс!» — Он, вероятно, у патологоанатома.

— А где заключение патологоанатома?

Вопрос остается без ответа.

— Вообразите, что больной ваш умер, — сочувственно протягивая руки, говорит директор. — Мне приносят историю болезни, и я хочу убедиться, так ли все происходило, как написано там. — Он деловито перелистывает лежащие на столе бумаги и углубляется в размышления. В этот разговор директор не намерен никого вовлекать, и речь его и взгляд следуют по одному только адресу. — Я спрашиваю у ординатора доказательств — их нет… А ведь этим документом могут заинтересоваться и в компетентной инстанции. Запомните, прошу вас: пока больной в палате, сохраняйте все, что возможно, будьте готовы отстоять свою честь.

Заместитель директора «по науке» громко смеется и многозначительно поясняет:

— Коротко и ясно, лучше не скажешь.

Хотя директор беседует лишь с одним из присутствующих, внимание остальных напряжено, никто не знает, когда Якову Гавриловичу заблагорассудится повернуть разговор против любого из них. С ним надо быть осторожным, быть готовым всегда и ко всему.