Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Горькие ли признания Надежды Васильевны или душевное напряжение последних часов оказали на меня свое дей–ствие, я обрушил свой гнев по адресу того, кого уже не было в живых. Бессердечный человек! Где были его глаза, думал ли он над тем, что делал? Так обойтись с прекрасным человеком, затоптать себя и другого в грязь… Бесчисленные мелодии запечатлела природа в женской душе. Немного надо, чтобы они вновь и вновь зазвучали, счастливым эхом отдаваясь в наших сердцах… Нашелся же безумец, который тешил себя единственной мелодией печали…

Я, должно быть, выглядел нелепо смешным в своем гневе, не делавшем чести моей мудрости… Я мог ждать всего: и усмешки, и снисходительного молчания, и меньше всего поощрения. Надежда Васильевна ответила на мою вспышку гнева одобрительным кивком головы, она крепко пожала мне руку и сказала:

— Вы все еще хотите знать, почему я ввязалась в вашу историю и многое взяла на себя? — Не дожидаясь моего ответа, она выпрямилась, высоко подняла голову, заложила за спину руки и, окинув меня тем озорным взглядом, который всегда смущал меня, добавила: — Потому, что я вас люблю…

Андрей Ильич Сорокин и его жена Елена Петровна встали в это солнечное августовское утро ранее обычного. С вечера было решено, что они, по примеру прошлых лет, отправятся утром на пристань, чтобы с первым отходящим пароходом пуститься вниз по Волге, благо по радио обещали хорошую погоду. Ровно двенадцать лет тому назад в такой же погожий, навсегда памятный день они встретились в медико–санитарном батальоне на фронте. Дивизия в ту пору стояла на берегу полноводной реки, похожей на Волгу, с песчаными отмелями, отлогими берегами, поросшими высокой травой. Вокруг расстилалась широкая равнина под синим высоким небом.

Обласканные солнцем и теплом, Андрей Ильич и его жена не спеша спустились по крутой дороге к реке. Ступив на широкий мостик пристани, они, крепко держась за руки, пустились бежать сперва за билетом в кассу, затем по трапу на верхнюю палубу и со смехом, в котором звучали удовольствие от собственной резвости и смущение при мысли, что они могли показаться друг другу смешными, присели на скамью. Чудесный день! Все сложилось так, как им хотелось: и небо без облачка, и солнце мягкое и теплое, и ветерок такой слабый и нежный, что траву не пригнет, только вода чуть тронута рябью, и, наконец, это счастливое совпадение: желанный день оказался воскресным, можно было не отпрашиваться на службе, чтобы отпраздновать его.

— Я не люблю сидеть у кормы, — сказала Елена Петрогна, — тут все отходит от тебя — отодвигается небо, убегает вода, и бог весть куда несутся берега. Уйдем отсюда…

— Не любишь, но ведь на носу корабля свои неудобства, — тоном терпеливого наставника произнес Андрей Ильич, — на тебя обрушивается ветер, надвигаются берега, страшно!

Он попытался выразить испуг, неловко взмахнул руками, но, сообразив, что это не смешно, улыбнулся, взял жену под руку и повел ее к носовой части парохода. Они шли рядом: он высокий, прямой, с копной черных волос, не умещающихся под кепи, Елена Петровна намного ниже его, немного полная, с узенькими плечами и редкими веснушками, придающими ее лицу приятную простоту, и маленькими, почти детскими ручками. Не очень вязался с ее фигуркой несколько широкий и твердый шаг, сопровождаемый громким стуком каблуков. Рядом с ней более явственно выступала его нескладность и худоба.

На новом месте на палубе Елене Петровне показалось ветрено, неприятны были ослепительное сверкание воды и тянувшая от реки прохлада.

— Сядем с правой стороны, — предложила она, — глазам больно, да и скоро здесь будет жарко.

Так как он не спешил встать, она взяла его за руку и, делая вид, что тянет изо всех сил, упрашивала:

— Пойдем, Андрюша, ну пойдем же.

Он упрямился, напоминал, что их окружают люди, пассажиры бог знает что подумают, а она притворно сердилась, давая ему понять, что настоит на своем во что бы то ни стало.

Они пересели ближе к корме, рядом с девушками, усердно лущившими семечки. Город давно уже остался позади, последними уходили фабричные трубы и ряды домов, сложенных из белого кирпича. Издали ойи сливались с такими же белыми холмами, окружавшими их. Елена Петровна напряженно пыталась отделить эти знакомые здания от медленно тающей утренней мглы, которая то закрывала их прозрачной дымкой, то так обнажала, что можно было различить и цветы на окнах, и вьющуюся зелень на балкончиках…