Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Надежда Васильевна промолчала.

Две недели спустя, когда опыты были проведены и мои предположения подтвердились, я вспомнил об Антоне, представил себе, как он пожалеет о том, что замечательные работы прошли мимо него и еще один успех им упущен.

Он умер раньше, чем я успел его огорчить…

Мои отношения с Лукиным все более ухудшались. Неожиданно для нас, его друзей и близких, он ушел из института и вернулся к обязанностям санитарного инспектора. В привычной для него атмосфере его сварливый характер развернулся во всю ширь. Он «вскрывал гнойники», «пригвождал виновных к позорному столбу», с неслыханной энергией вел какие–то тяжбы с нарушителями закона, требовал суда и расправы. Я уставал от него и не рад был его приходам. Вряд ли он понимал бессмысленность своего поведения, подвергая меня пыткам оскорбительного допроса. Надо было видеть, с каким исступлением он доискивался противоречий в моих словах и швырял мне в лицо двусмысленные намеки, сущность которых определялась одним словом — «убийца».

Надоело ли ему изобличать и оскорблять меня, или отчаяние достигло того состояния, когда один вид мой вызывал у него отвращение, он перестал бывать у меня. Разрыву предшествовала короткая ссора, завершившаяся чем–то вроде торжественного отречения от меня.

— Я не хочу тебя больше знать, — чуть ли не со скрежетом зубов произнес он, — ты не лучше тех отравителей воздуха и воды, с которыми я всю жизнь воюю.

Столь велика была эта ненависть ко мне, что, встретив меня на улице, он спешил отвернуться и ускорял шаги, словно опасаясь, что я остановлю его. Я перестал бывать у него и, с горечью вспоминая напрасные обиды, утешал себя мыслью, что Лукин опомнится и наша ссора будет забыта. Мои надежды не оправдались. Убедила меня в этом добрейшая Вера Петровна. Первая же беседа с ней снова вселила в меня тревогу, от которой я до сих пор не приду в себя.

Наша встреча произошла у меня на квартире. Она пришла поздним вечером, села на краешек стула и, перемежая свои жалобы тревожными опасениями, что Семен Анисимович может вернуться и, не застав ее дома, взбеленится, рассказала:

— Голову потерял, совсем рехнулся человек, беснуется, вопит: «Всех выведу на чистую воду!», «Не дам убийцам покоя, со света сживу!» Спрашиваю его, с кем это он готовит расправу. Толком скажи, кого подозреваешь, кого со света хочешь сжить? Есть же у злодея имя. Не отвечает, а меня расспрашивает, не интересуетесь ли вы тем, как он собирается действовать? Зачем, спрашиваю его, ты по судам и прокурорам ходишь, бумаги по дурости от меня прячешь, следователя чернишь, чем он тебе не угодил? Виновных не нашел, а где их взять? Никто Антона не убивал, выбей эту дурь из головы. Погоди, говорит, не торопись, следователь поплатится, он запомнит меня… Объясните мне, Федор Иванович, что ему надо и кого он подозревает?

Я выразил надежду, что Семен Анисимович утихомирится, следствие убедит его, что Надежда Васильевна тут ни при чем… Вера Петровна меня перебила:

— Не о ней теперь речь, не о ней… — И, снизив голос до шепота, добавила: — Убийцей, мне кажется, он кого–то из мужчин считает, так и говорит: «До виселицы буду преследовать его». Кого бы это он имел в виду?

Эта встреча насторожила меня. Я знал силу страсти Лукина и не раз убеждался, что в своих заблуждениях он опасен. Если никто не остановит его, может случиться беда. Против кого бы из сотрудников ни было его безумство направлено, все они дороги мне. Мне приходила мысль встретиться и поговорить с Лукиным. Он добрый человек, голос друга вернет ему душевное равновесие. Я готов был решиться, но жестокое опасение останавливало меня. Откуда у него это слепое и черствое упрямство, спрашивал я себя, склонность всюду видеть лиходеев и врагов, пристрастие к сутяжничеству и к нелепым заключениям? Его критический ум словно дремлет. Что, если это — симптомы душевного заболевания? Муки сердца и ума сваливали не таких гигантов. Какой смысл искать примирения, ждать от него разумного ответа?

Разговор с Верой Петровной не прошел для меня бесследно. Преследуемый мрачными опасениями, я дня уже не мог прожить, чтобы не поговорить с ней, разузнать, что нового замышляет мой прежний друг. Так я однажды узнал, что Лукин только что закончил беседовать с Бурсовым и молодой человек ушел крайне расстроенным. О чем была речь, она не расслышала, но частенько упоминалось мое имя. Этот сумасшедший в чем–то, вероятно, заподозрил Михаила Леонтьевича. Легко себе представить самочувствие молодого человека. После допросов Лукина мудрено сохранить присутствие духа. Надо было успокоить Бурсова, и с мыслями об этом я отправился к нему домой.