Владимир Лиходеев - Сначала было слово

Должно быть, Митя Удальцов был здесь баловнем. Он один и не смутился появлением начальства. Все стихли, Митя же сказал беззаботно, как баловень семейства:

— Ваше превосходительство… Позвольте — Петр Григорьевич Заичневский.

Генерал (статский, разумеется) сановно выпятил губу, шевельнул бакенбардами, однако весьма дружелюбно протянул руку:

— Весьма-с… Я, милстсдарь, с Нечаевым мылся…Имел честь…

Генерал снял пенсне, сунул в кармашек халат, сел на лавку, стащил с лысой головы колпак:

— За кузнецом послали? — И — Петру Григорьевичу, разоблачаясь. — Худ был Сергей Геннадиевич… В чем душа держалась… Кожа пупырчатая, аспидная, бес, да и только…

— Вы что же, — покосился Заичневский на неожиданный шрам (два рубца иксом на белом несильном плече), — в пятерке у него состояли?

— Э, Петр Григорьевич! Молодо-зелено… А вспомнить приятно!..

Петр Григорьевич уже привык и даже не замечал, считая само собою разумеющимся, свойство образованного русского человека всенепременно начинать свой жизненный путь с крамолы, с тайных бдений, с недозволенных чтений, с шумных споров об истине, о благе народа, о пошлости жизни и подлости самодержавия. Разумеется, чины, эполеты, бакенбарды отрастали потом, но в памяти о безусой, ватажной, бесчиновной юности оставался светлый, как солнечный зайчик в детской, золотой блик, вспыхивающий тайно от карьеры.

Иннокентий Илларионович заметил взгляд, прикрыл шрам небольшой ладонью с обручальным кольцом, сказал почти застенчиво:

— Плевна-с… Турецкий ятаган… Так где же кузнец, Дмитрий Васильевич?

— Кузнец на месте, ваше превосходительство…

Петр Григорьевич отметил, что из всех присутствующих генерал видел только Митеньку, будто никого, кроме Удальцова, и не было.

— Вот, Петр Григорьевич, — сказал генерал, — предъявлю я вам сейчас истинного Стеньку Разина… Что твои турецкие бани! Прошу-с…

Посреди мыльни, сумеречной, несильно освещенной керосиновым фонарем, темнела в жидком пару высокая лавка, возле которой стоял голый, в полотняном переднике Кондрат.

Кондрат мял полотняными рукавицами узенького белобрысого телеграфиста. Телеграфист блаженно извивался под тяжелыми руками, кряхтел, стонал.

— Балуй, — приговаривал Кондрат, заламывая телеграфисту ноги.

На чугунном плече кузнеца Петр Григорьевич узнал старый каленый след — так таврят лошадей.

Петр Григорьевич не удивился ни Кондрату, ни тому, что Кондрат делает вид, что не знает и его. Это была старинная каторжная этика, старинный кантов категорический императив, осмысленный практикою бытия.

Появившись в мыльной, генерал будто утратил чин, да и молодые люди как-то осмелели при нем, должно быть, подвигаемые великим банным содружеством.

Кондрат шлепнул телеграфиста по детскому месту, телеграфист вскочил:

— Ручищи у тебя, как у медведя…

— Здоровее будешь…

Петр Григорьевич с генералом прошли в дальний угол — в отделение, еще недостроенное, но уже снабженное двумя полками.

— Каков? — спросил генерал, имея в виду Кондрата. Петр Григорьевич кивнул.

А Митенька Удальцов рассказывал, какой будет эта баня.

— Сюда мы выведем металлическую плиту, чтоб квасом поддавать!

И показал, где быть плите.

Кондрат, мявший следующего, на сей раз Карасева, проговорил в бороду, не отрываясь от дела:

— Дух не тот будет…

— Почему не тот, — звонко возразил Удальцов, держа на весу шайку.

— Однова — каленый кирпич, — все так же про себя сказал Кондрат, — другова дела — железо.

— Да какая ж разница?

— Кирпич — та же земля… Дух чист, домовит… Вроде крепкая баба пироги из печи таскает… А, к примеру, квас на каленое железо — тады вроде анбар горит. Тоска…

Генерал, успевший взобраться на полок, рассмеялся, и смех его прибавил вольности. Толстый шаровидный титулярный советник загрохотал, как из бочки:

— Дмитрий Васильевич! Инженерство твое уперлось в предел!

— В какой предел? Ретроград! — Поставил шайку. — Пар через центробежный регулятор — плохо?! — Регулятор заменяет человека! — вскрикнул Удальцов.

— Зачем его заменять? — проворчал Кондрат, разминая Карасева. — Балуй… Балуй, сказываю…

И — шлепнул. Слазь, давай следующий.

Следующим был ротмистр. Он лег привычно — не гость все-таки. Титулярный советник Петухов снова — как из бочки:

— Теряется смысл автоматического регулятора, Деметриус!

Митенька вместо ответа плеснул из шайки в Петухова.

— Дело в том, господа, — сказал Карасев, отдыхая от Кондратовых ручищ, — что технический бум явился на Западе после великих революций… Я имею в виду Францию, Англию… Даже восстание гезов… А в Россию машины пришли еще при крепостном праве…