Николай Боков - Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова

— Здесь, товарищ Кривокорытов! — рапортовал офицер охраны. Актер оглянулся. Тошнотворный приступ тоски пронзил ему душу. «Боги, боги искусства, зачем вы покинули меня! Неужели лежать в гробу по системе Станиславского?» — внутренне стонал актер.

И лег репетировать.

Он сосредоточился, положил руки: левую — плашмя на грудь, правую — чуть сжав в кулак. Скорбно расслабил веки.

— Великолепно! — раздался по радио, спрятанному под подушкой, голос Начальника искусств. — Но уж слишком живой. Нельзя ли немножко умереть?

Приказывал Начальник.

Артист подчинился.

— Так держать! Так лежать!

Доступ в мавзолей начался в 11 утра.

В интимном кругу обсуждали, что делать.

— Не лучшая находка, этот Кривокорытов.

— Идея! — воскликнул Начальник искусств, бешено вращая черными глазами. Столпившись, закусывали и слушали проект. Смеялись и гладили себя по животам.

Ваня Чмотанов сошел в тихом Голоколамске. Душа его наслаждалась прекрасным зимним днем и покоем провинции.

Он прошел через город. Рядом с развалившейся церковью стоял аккуратный чистенький домик. Из трубы шел дым. «Нежданная радость — это я», — тщеславно подумал Чмотанов и свистнул. В окне мелькнуло лицо. Загремел засов.

— Ванечка! — воскликнула, появившись в дверях, розовощекая курносая гражданка. — Соколик мой необыкновенный!

Телосложением Маняша была круглая и плотная. Она встречала друга в чудесной мохеровой кофте цвета весенней лягушки.

Они расцеловались.

— А я, дура, думаю: заловили моего соколика, давно не видать.

— Нет, Маняша, жив твой соколик, прилетел с миллионами.

Маня раскраснелась и с истинно голоколамской страстью впилась в губы Чмотанова.

— Экий архипоцелуй, Маняша! — шутил Ваня, обвиваясь вокруг неё плющом.

Они сели за столом в передней избе под образами.

Выпив самогону, Чмотанов поцеловал подругу и сказал:

— Эх, заживем, Маняша, вскорости…

Кривокорытов трудился в поте лица. Первый день отлежал тяжело, но постепенно настолько освоился и так сосредоточился, что по окончании доступа приходилось будить его. Артиста успокаивало и укачивало еле слышимое шарканье толпы; поначалу болезненны были уколы тысяч глаз, впивавшихся в бесконечно дорогие черты, но вскоре явилось второе дыханье. Психологи догадались пустить по радио музыку. Роберт лежал с удовольствием, слушая медленное танго. Неустанно следили и за идейностью актера. «Сегодня я прочту лекцию на тему, — услышал однажды Роберт вкрадчивый профессорский голос, — почему не следует верить в Бога».

«Все люди смертны, — ласково говорили в наушниках, — и всем предстоит умереть. Но не совсем. Человек превращается в атомы и электроны, которые неисчерпаемы. Бессмертно также дело пролетариата, его диктатура. На давным-давно загнившем Западе полагают, что она постепенно смягчится! — доверительно сообщил лектор. — Этому не бывать! Диктатура установлена раз и навсегда и постепенно распространится на всю бесконечную вселенную. Лежите спокойно, Роберт».

По чьей-то невидимой указке им заинтересовались журналисты. Разумеется, расспрашивали и писали об официальной половине деятельности маститого актера, — в театре, дома, среди коллег. Слава Кривокорытова росла. Завистники распространили слух, что он подкуплен одним небезызвестным учреждением [19]. Артист с негодованием ответил по телевизору стихотворением поэта, написанным по-новаторски — «от противного» [20]. «Да, я подкуплен, — писал поэт. — Я подкуплен березками белыми… я подкуплен глазами любимой…» Завистники передразнивали: «Бэрьозкой!» — намекая на знаменитый валютный магазин [21]. Но в наш век рационализма, смешавшего арифметику и поэзию, стихи все-таки подкупали искренностью чувства.

Однажды в середине марта Кривокорытов проснулся и принимал ванну. По актерской привычке он решил поупражняться перед зеркалом. Взглянул — и охнул: на лбу набух огромный фиолетовый прыщ. «А через три часа ложиться!» — сокрушался Роберт.

Он спешно вызвал гримера, тот кое-как справился. Можно даже сказать, что теперь лицо поклонника «Апассионаты» [22]обогатилось печатью раздумий великого философа, мыслившего не понятиями, а континентами и эпохами.

К сожалению, Кривокорытов не оценил нового штриха, а даже расстроился. Он шел по служебному подземному ходу в отвратительном расположении духа.

Но когда он лег, и мимо пошли тысячи людей, он в новь преисполнился важностью задачи и подобрел.