Ефим Пермитин - Три поколения

И вдруг эту тишину рассек голос Ефрема Варагушина, полный того исступленного подъема, который рождает смертельная опасность:

— Товарищи! Одной ногой мы на воле! Пошли!

Словно электрическим током бросило людей друг к другу: сомкнулись они так плотно, что казалось, нет в мире силы, способной разъединить их.

Гордей Мироныч, подхваченный волной, был вынесен из камеры. В стремительности потока он только переставлял ноги, ощущая во всем теле пьянящую силу слившихся в одно тридцати пяти ринувшихся на свободу людей.

Дверь главного коридора точно сама распахнулась перед ними. На пороге первой камеры, тяжелый, как монумент, неожиданно появился старший надзиратель Андрон Мамонов. Он, казалось, нисколько не удивился появлению смертников. Всегда расширенные зрачки выпуклых дегтярно-черных глаз его были неподвижны.

С секунду он смотрел на смертников. Красные, вывернутые веки без ресниц ни разу не моргнули.

— А-а-а! — точно очнувшись, словно вспомнив забытое, негромко промычал он.

Понятие о мускульной силе так же относительно, как и понятие о силе духовной. Ефрем Варагушин, как и Гордей Корнев, как и все его товарищи, ощущавший удесятеренную силу в своих руках, вышагнул из толпы и, взмахнув зажатой в кулак тяжелой связкой тюремных ключей, ударил Мамонова в висок. Как подрубленный, рухнул девятипудовый идол. Огромная фуражка его упала с головы и покатилась по коридору. Прямые, черные, по-раскольничьи подрубленные ниже ушей волосы облились кровью.

Перепрыгивая через труп Мамонова, люди хлынули в открытые двери камер на штыки тюремщиков. Голыми руками они вырывали оружие и опускали его на головы врагов. Полосатая майка Алеши Белозерова мелькала всюду: он и выполнял роль связного между главным и малым корпусами, отыскивал носилки для переноски раненых.

Через десять минут тюрьма со всеми ее внутренними и наружными постами была в руках восставших. Железные ворота распахнуты. Женщины наскоро перевязывали раненых. Мужчины выбрасывали из глубины оружейного склада крепости винтовки с патронами, сносили их в кучу к крепостному валу.

Первым из усть-утесовских подпольщиков прискакал к тюрьме Михаил Окаемов.

Он был в кабинете коменданта полковника Незнанского, «на докладе», когда раздался телефонный звонок. Комендант отодвинул папку с бумагами и ленивым движением взял трубку. Отекшее, старчески желтое лицо его было устало и сонно. Но после первых же услышанных им слов полковник вскочил с кресла. Седые брови его взметнулись испуганно и удивленно.

По репликам полковника Окаемов понял, что восстание в тюрьме уже началось. Он и испугался этой внезапности, и обрадовался, и лихорадочно обдумывал, чем помочь делу, которое было дорого и близко ему, как собственная судьба.

— Держитесь, действуйте, сейчас получите подкрепление! — Незнанский бросил трубку, сел и откинулся в кресле. — Соедините меня с командиром казачьего полка!

— Слушаюсь, господин полковник!

Окаемов схватил ручку телефона и дал громкий, продолжительный звонок. Телефонистка тотчас же ответила, но он снова резко покрутил ручку.

— Станция! Станция! — раздраженно прокричал Окаемов в трубку.

Комендант нетерпеливо застучал белыми пухлыми пальцами по столу. Окаемов в третий раз бешено закрутил телефон, а левой рукой с усилием потянул шнур. Надрывающийся, нервный голос телефонистки погас.

Окаемов повернулся и, глядя в лицо коменданта растерянно и робко, сказал:

— Испорчен, господин полковник!

— Испорчен? — Незнанский было рванулся к телефону, но потом сел и подвинул кресло к столу. — Нарочных! Аллюр два креста! Полк в крепость! Вызвать ближайшие станицы! Отрезать переправы! — В волнении полковник думал вслух, набрасывая отрывисто и точно план расправы. — Подождите! — повернулся он к Окаемову и стал писать приказ.

Михаил Окаемов посмотрел на дверь. В комендантском управлении, как всегда, было шумно.

Унтер-офицер, точно собираясь просушить написанное комендантом, взял с письменного стола тяжелое, мраморное пресс-папье с блестящей никелированной ручкой и подошел к креслу полковника.

Широкий затылок полковника прорезали клетки морщин. Хрящеватое ухо с припухшей жирной мочкой в серебряном ворсистом пушку. Солнце сквозь тонкую золотистую портьеру бросало лимонные блики на стены, на блестящий желтый череп полковника.

Окаемов наметил место удара: на темени полковника, как у ребенка, была впадина величиной с копейку.