Ефим Пермитин - Три поколения

Казак сунул руку в карман.

«Пронесло!»

Гордей Мироныч принял от казака кумачовый, обшитый черными кружевами кисет.

Тихий вечер наплывал с гор. В убогих пристанских домишках люди садились ужинать. В раскрытые окна были видны женщины, дети. Никодим, избушка в тайге встали перед Корневым: «Теперь они тоже ужинают». Голод мучил партизана, но, попав наконец в город, он забыл о голоде. «Бьют — лошадь не вынесет…» Широкая сутулая спина Ефрема Варагушина, в черных кровоподтеках. Сотни таких же, как Варагушин, товарищей с желтыми лицами. Корнева неудержимо потянуло к тюрьме.

Старинная, времен Петра Великого, крепость обнесена толстым земляным валом. Слева крепость огибал Иртыш, справа — горная река Гульба. На крепостном плацу тюрьма, обнесенная белыми каменными стенами.

Партизан смотрел на маленькие зарешеченные окна тюрьмы. Матовые, не пропускающие солнечных лучей стекла холодно и тускло отсвечивали, как бельма слепого.

«Будь ты проклята!»

Гордей Мироныч пошел в слободку. Там, на окраине, жил рабочий кожевенного завода, однополчанин Семен Старцев.

— Слушай… — Семен Федотыч покосился на оконце. — Анисья, выдь-ка на час…

Женщина накинула платок на голову, понимающе улыбнулась мужчинам и покорно вышла.

Старцев помолчал, выжидая, пока жена выйдет на улицу.

— Еженощно, на свету, пачками выводят на берег Гульбы, за крепость…

— Семен Федотыч, ну, а вы?.. Вы-то что же думаете?! Да ведь так они всю нашу головку…

Большое, плоское, все вдавленное как-то внутрь, лицо Семена Старцева с широким приплюснутым носом показалось холодным и чужим. Неприятно топорщилась борода тонкая, рыжая, точно шерсть на корове.

— Думаете ли выручать товарищей?.. Или вы и крылья опустили?

Но по сбежавшимся бровям однополчанина Корнев понял нелепость своих слов и облегченно вздохнул.

— Слушай внимательно! — Старцев снова покосился на окно. — Пришел ты, значит, Гордей, очень кстати. Личность ты в городу неизвестная. — Старцев окинул Гордея Мироныча взглядом. — А нам такие личности, для нашего, значит, дела сейчас вот как требуются…

Женщина продрогла на улице, а они все говорили и говорили. Наконец Корнев вспомнил о высланной хозяйке:

— Анисью-то Матвеевну затомили…

— И то правда. — Старцев поднялся и, сильно прихрамывая на левую ногу, подошел к двери. — Анисьюшка! — позвал он жену из темноты.

Молодая женщина с той же понимающей улыбкой вошла в комнату и, передергивая плечами под легким, тонким платком, сказала:

— Гостеньку в сенях постелить, Федотыч. А то на нового-то человека да наш клоп…

— Пора!..

Корнев вышел. Даже признаков зари не было. Шумела на перекатах река. Прохладой обдало горячее после сна лицо. Гордей огляделся по сторонам: город и слободка спали. Ступая по-охотничьи бесшумно, спустился в заросший полынью, заваленный костями и обрезками жести овраг. Оврагом прошел до берега реки. Крепостной вал и высокий глинистый обрыв над Гульбою были рядом.

Дорога к месту казни проходила вблизи оврага. Гордей Мироныч вошел в пахучую полынную заросль и лег.

Тишина. Обостренный слух улавливал даже скрип половиц под ногами часового на ближайшей тюремной вышке.

Одновременно с тремя ударами колокола на пожарной каланче тюремный двор наполнился гулом и движением. Железные ворота пронзительно заскрежетали. Подковы лошадей, стук прикладов, топот кованых солдатских сапог вырвался с гулкого тюремного двора и замер, а где-то к глубине корпуса хлопнула тяжелая дверь, звякнула связка ключей.

«Ведут!»

Погожее летнее утро тихо занималось над миром. За рекой, на пойме, мелодично протрубил журавль. И, словно разбуженные крылатым горнистом, взметнулись жаворонки. Звезды гасли, как догорающие свечи в храме. С лугов наносило росным запахом цветущих трав.

В сладкой истоме нежилась, как розовый, ясноглазый ребенок, просыпающаяся земля.

И вдруг из самой глубины тюрьмы по низким сводчатым коридорам вырвался наружу душераздирающий крик.

Тоска, боль и смертный ужас были в этом крике. Земля под Корневым качнулась.

Раздались свистки, крик мгновенно оборвался; по двору забегали люди, зацокали копыта лошадей.

«Ведут!»

Партизан заполз в глубь полыни и плотно прижался к теплой, унавоженной земле.

По быстро приближающемуся топоту конвоя Гордей Мироныч понял: «Торопятся: город вот-вот начнет просыпаться».

Цепь стражников с саблями наголо. Солдаты «местной команды» в фуражках без козырьков и, как факельщики, в черных мундирах и штанах.