Павел Гельбак - ...И вся жизнь

— Вот оно, секретное оружие.

— Просто бомбежка.

Предположения следуют одно за другим. И вдруг новый взрыв, еще большей силы. Погас свет.

На ощупь набрал номер телефона дежурного по обкому.

— Что стряслось?

— Что-то в районе вокзала. Точно не знаю.

Позвонил Тамаре.

— Как самочувствие?

— У нас в спальне вылетели стекла, на кухне тоже.

— Ничего, будем спать в столовой. До свидания.

Несколько минут спустя мы узнали о катастрофе, которая произошла в районе вокзала. Воинский состав, следовавший с авиационными бомбами, наскочил на эшелон со снарядами. Взрывом уничтожен энергопоезд, паровозное депо, вокзал, несколько жилых домов.

Сегодня читатель не получит газеты. Можно идти спать, а с утра типография снова пересядет на «кобылу».

Кто такой Рындин? Какая роль ему отведена в редакции? Сегодня я впервые задал себе эти вопросы.

Утром зашел в общую комнату и застал редакционное воинство за «честным трёпом». Олег Криницкий рассказывал о первом дне войны, как его часть отступала от западной границы.

Среди слушателей Олега был и Петр Рындин. Увидев меня, он перебил Криницкого и тоном следователя спросил:

— Откуда ты взял, что мы отступали? Отходили! Улавливаешь разницу между этим? Не отступали, а отходили! Отсебятину порешь, старший лейтенант.

Черт знает что… Пора уже привыкнуть к этому уродливому слову «отсебятина». Оно хлестнуло не только Криницкого, но и меня, как кнутом. Почему в журналистике, где всегда должна биться живая, творческая мысль, надо карать за «отсебятину». Вялые, бесхребетные статьи, густо уснащенные цитатами, не вызывают раздражения — привыкли. Другое дело, если статья написана темпераментно, автор нашел свои слова, выразил свое отношение к увиденному. Обязательно найдется человек, который грозно спросит:

— Где вы эти мысли взяли? Почему отсебятину порете?

Вот и сейчас, после того, как Рындин произнес это магическое слово, наступила тишина.

— Что ж ты молчишь, Олег? — в голосе Рындина слышался явный вызов.

— Разве ты сам не прошел горьких дорог, разве тебе не стреляли в спину с чердаков или из-за угла? — вопросом на вопрос ответил Криницкий.

— Мне в спину не стреляли, — заявил Рындин. — Даже в самые горькие минуты, переходя на новые позиции, я не чувствовал себя покинутым. Мы не были щепками, которые безвольно болтались на гребне волн. Всегда я знал, что обо мне думает командование, что есть человек, который направляет не только весь ход войны, но и каждый шаг в лесной пуще.

— Некоторые товарищи путают редакцию с дискуссионным клубом. Вместо того, чтобы решать давно решенные проблемы, вы бы потрудились сдавать материал. Следить за этим надо прежде всего вам, товарищ Соколов.

Мне показалось, что Криницкий обрадовался моей нотации, — начатый разговор его тяготил. Он получил благовидный предлог для отступления. Рындин нагло ухмылялся. И в этой ухмылочке чувствовалось его явное превосходство, сила.

— Зайдите ко мне, — попросил я Рындина, — есть интересный материал.

Опубликованная в газете статья П. Рындина о лесорубах вызвала неожиданный отклик. В редакцию пришло письмо от самих героев очерка. Они сообщали, что неизвестные каждый день присылают записки с угрозами, требуют от них «выматываться из лесу или писать завещание». Рындин, несколько раз перечитав письмо, стукнул огромным кулаком по столу:

— Гады! Это им так не пройдет! Надо немедленно сообщить в органы государственной безопасности.

— Я сообщил. Но у меня есть конкретное предложение: поезжайте-ка вы на место. Там договоритесь с работниками госбезопасности о защите своих героев. Вы понимаете, в лесной пуще это нелегко сделать, но надо. Мы каждый день станем печатать ваши отчеты о работе лесорубов. Пусть знают гады, что советских людей не запугаешь.

— Правильно! — согласился Рындин. — Очень правильно. Я горячо поддерживаю ваше предложение, Павел Петрович. Пошлите Криницкого. Пора его проверить на настоящем деле.

— Поедете вы.

— Не претендую. За славой не гоняюсь.

— Получите у секретаря командировку.

— Боюсь, что кое-кто сочтет нецелесообразным мой отъезд из города.

Рындин испытующе посмотрел на меня. Этот взгляд должен был, очевидно, меня устрашить. «Помните, мол, за мной стоит кое-кто, если вы преднамеренно или даже случайно поступите вопреки воле этого таинственного кое-кого, то вам может не поздоровиться».