Ольга Маркова - Жена

Семён подошёл к окну. Небо было чистое, точно выметенное. Одно белое резвое облачко порхало, играя, рвалось на лоскутки и снова соединялось, шевелилось: вот оно взметнулось высоко, точно отдуло ветром светящуюся кисею.

Шум на стану потускнел: мотоцикл прошёл, трактора глухо рокотали в работе.

На скамье, около столовой, сидела Анна. Семён понял, откуда у него радость. На лице женщины и в чёрных тёплых глазах держалась странная нежность. Она смотрела вдаль, словно ожидая. Вот появился около неё Николай. Лицо женщины стало строгим и тревожным.

— Нагулялся? — спросила она безразлично. — Где же ты спал?

— Впритирку с землёй… — грубовато ответил тот. — Поесть бы мне…

— Вон как? Я думала, ты со свадьбы набит, как кожаный мешок…

Николай был пьян. Серые глаза, глубоко ушедшие под лоб, смыкались. Нижняя губа угрюмо выступала из-под рыжеватых густых усов. Голова, побеждённая хмелем, клонилась к столу. Внезапно подобравшись, он вскинул вверх голову и спросил:

— Директор приезжал? Сняли этого… Семёна-то… книгу нашу писаную, с бригадиров-то?

— За что?

— Всё ходишь вокруг него на копытцах? Он мужа и убить бы мог, тебе это ничего?

Анна внимательно посмотрела на мужа. В глазах её была такая тоска, что Семёну хотелось закричать.

— Колокольня ты, колокольня: забрякал опять! Болтает сутками, языка не положит! Я всё поняла: завидуешь ему! Смотри, душа без искры погаснет…

— Не пужай! До этого ещё долго! И не завидую я, только обидно: Семён Туканов геройство своё за мой счёт приобрёл: он тогда валенки мои сжёг, чтобы инженера спасти.

Анна удивлённо подняла брови. Помолчав, задумчиво произнесла:

— Геройство, Коля, не носовой платок, чтобы его на ленточки для бантиков разорвать да тебя оделить. — Вздохнув, она оценивающе окинула его взглядом. — Вот разница и выходит: он жизни не жалел, а о славе не думал, а ты на валенках славу заработать хочешь… поэтому ты и Бориса жениться сейчас уговорил, чтобы бригаду подвести, бригадиру навредить…

— Ты меня не тронь за обидное место!

Анна пренебрежительно махнула рукой:

— А у тебя, милый, за что ни хвати, — все больно. Счастье в руки тебе с кусочком хлеба не подадут…

Туканов стеснялся выйти и показать, что слышал всю ссору. Кроме того, ему было интересно: он так много выяснил для себя.

Валенки! Вот в чём дело! И верно, валенки для поездки тогда дал Николай. То были добротные новые валенки с длинными голенищами. Семён их сжёг. Обливал горючим и поджигал. Они тлели и давали тепло, около которого они с инженером отогревали руки, сведённые морозом. А потом оба легли в больницу.

Значит, ему завидует этот парень? Получается, что не нужно спасать человека, не нужно быть честным, чтобы не навлечь на себя вражду! Ну нет! Теперь Семён не стыдился признаться, что эта ссора в семье Решетовых чем-то порадовала его. Что связывает Анну с этим человеком?

— Мы с тобой, я вижу, живём как рыба с водой: я на дно, а ты — на берег! — с тоской говорил между тем Николай. Хмель его мало-помалу проходил. — Зря мы с тобой приехали сюда. Ты-то совсем зря… Нору свою там разрушили, теперь и вернуться не к чему… Я тебе корову дома оставил… жила бы ты, как богиня! Так нет! Хочу-де и я для целины. поработать! А что работа твоя? Повариха!

Анна сидела, подперев голову рукой. На обидные слова не отозвалась даже взглядом. Это обеспокоило Николая:

— Что молчишь? Говори! Для тебя ведь каждый пустяк — поведение! Очень уж ты всерьёз живёшь. — Вдруг его точно осенило. Побледнев, придвинулся ближе к жене:

— А не ради ли бригадира ты здесь живёшь? Вчера со мной на свадьбу не пошла! Вы с ним так здесь вдвоём и оставались всю ночь? Весело ли было? Ведь хорош он? Молодой, красивый, геройский!

— Он-то хорош! За ним-то можно в огонь и в воду! — задумчиво отозвалась Анна. Николай весь подался вперёд, ещё больше побледнел и сжал кулаки. Семён испугался, что он сейчас ударит жену, хотел уже выскочить из вагона. Спокойный голос Анны остановил его. Она повторила:

— Он-то хорош, да тебя-то, дурака, не на кого оставить, тебе подпорка нужна! Да и вторым он будет. А ему первым быть положено!

— Ой, так ли? — домогался Николай. — Уж очень ты ветреная.

— Тебя не поймёшь: то я ветреная, то всерьёз живу!

— Зачем же ты врёшь, если можешь говорить правду!

— Правду и говорю: тебя не на кого оставить!

От звука её задрожавшего голоса в сердце Семёна хлынула боль. Горло сдавило. Он всё больше удивлялся необычным её словам, чувствуя в них редкую справедливость и силу. И напрасно боялся Семён, что Николай может ударить её: ни у кого, кто мог бы слышать этот честный голос, не поднялась бы рука.