Максимилиан Кравков - Дорогой груз

Кеша пытался свернуть, хотел перебить течение, но шеста нехватило до дна и плот понесло на затор.

— Ну, была не была! — воскликнул Кеша и прыгнул с плота на льдину.

Треск, брызги, льдина закружилась. Кеша прыгнул на другую, на третью и, ухнув по пояс в воду, выскочил на берег.

Плот разметало отдельными бревнами.

Кеша осмотрелся — места знакомые, не более двадцати километров осталось до цели.

— Дойду! Гори все огнем, а дойду!

Отжал промокшие меховые унты и чулки, посидел на льдине, погрелся на солнышке и — вперед!

Шел напролом. Стиснув зубы, обливаясь потом, пробивался через снежные надувы. Иногда попадался участок твердого наста — там отдыхали ноги. Иногда выручал оттаявший галечник или просто лежавшая вдоль пути древесная колода. Но кончались они, и опять расстилалась снежная топь.

Кеша проваливался, барахтался, падал, лежал на снегу, снова вскакивал и пробивал себе дорогу.

К вечеру из-под пихты взлетел глухарь и плюхнулся где-то рядом. Тогда Кеша почувствовал голод. Тяжелый дурманящий голод. У Кеши кружилась голова.

С тех пор, как унесло илимку, он ничего не ел, а горсточка сухарей, захваченных на дорогу, погибла на плоту. Но при всех передрягах Кеша не бросил ружья — исполнил закон таежного человека.

— Упаду, — сказал себе Кеша, в глазах его завертелись радужные круги, в ушах звенело, в висках стучало.

— Немножечко бы мяса и я дойду. А итти голодом дальше — могу упасть...

Знал, что если придется упасть, то, пожалуй, надолго.

Кеша порылся в патронной сумке, поморщился: патроны были картонные, вымокли, разбухли, в ружье не лезли. Отыскался единственный медный — с медвежьей пулей.

— Ну, теперь не зевай...

Эх, зачем так хрустит проклятый снег? Зачем эта ветка попала под ногу?

Сторожкий глухарь — услышит! Чуткий лесной петух...

На удачу попался ложок, выстланный камнем. Оленьи унты здесь ступали тише. Но глухарь услыхал. Оборвалось у Кеши дыхание, когда захлопали крылья...

В сумерках, как слепой, налетел глухарь на осинку и уселся на погнувшуюся ветку.

Глухарь качался, и мушка прыгала по черной цели, а палец сторожко ждал, нажимая спуск.

Б-бах! Искры впились в темноту...

Не выдал глаз! Кеша бросился к убитой птице.

Под шапкой, в мешочке из ровдуги, сохранились спички. Пыхнул огонь, хвоя затрещала. Жизнь и тепло хлынули от костра.

Ножом с костяной мамонтовой ручкой Кеша резал полузажаренную дичину.

Этот нож был заветный. Кеша бережно вез его владельцу, старому другу, забывшему нож на фактории.

После ужина, когда вновь пришли силы, Кеша вскочил и отправился дальше.

Близился конец пути. Кеша теперь знал, что дойдет. Знал, что вызовет помощь.

Пусть теперь хоть пурга срывается с цепи — не засыпать ей снегом спасенных людей, не уморить их голодом.

— И они будут живы, — говорил себе Кеша, — и я не пропаду!

Ночь выдалась тихая, светлая. На север неслись перелетные птицы. Перекликались лебединые пары.

Кеша шагал по снегу и вспоминал: подошло ледяное поле и сжало илимку. Мог бы он вытащить пушнину?

Втроем, Востряков, Мамурин и он, схватили бы по охапке тюков... Да второй раз пришли...

Прикинул это, и холод пошел по спине. Но вспомнил, как охватывал его шею Павлушка, какая теплая была у него рука. И память об этом тепле разгоняла холод, и Кеша вздыхал, но рассудок упорствовал:

— Виноват!

Протока, забитая льдом, легла через Кешин путь. На другом берегу протоки начиналась дорога, санная дорога к мерцавшим во мгле огонькам жилья.

Протока была широка, в нее натащило речного льду, взгромоздило его горами, поломало прибрежные кустарники.

Льдины были огромны, торчали, как синие скалы, и Кеша потратил много трудов, перелезая через последнее препятствие...

— А людей-то спасли? — еще раз спросил секретарь райкома.

Кеша сидел у него в квартире и воспаленными глазами смотрел на лампу.

— Пей, согревайся!

От горячего чая со спиртом у Кеши кружилась голова. Но он держался, готовый ко всяким возможностям, держался последним усилием напряженных нервов. Но когда услыхал, что катер Госторга отправлен на выручку, — тогда не выдержал, обвис, как пустой мешок, и оказал секретарю:

— Теперь меня надо арестовать за потерю пушнины...

— Иди-ка спать, — сказал секретарь.

Кеша конфузливо улыбнулся и, шатаясь, побрел к разостланным шкурам. Раздеваться не стал и мгновенно заснул.

Секретарь подошел к нему и прикрыл своей шубой.

В доме все спали. Стекла порозовели от зари. Кеша проснулся.