Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

Приглядываясь ко многому, он пристальнее вгляделся и в Василия. Пылание этого немножко сумбурного и шумного мужика, его напористая жажда быть хорошим общественником, его старания браться за трудное дело и доводить его до конца — все это и прежде будило внимание Николая Петровича, но теперь, когда Василий сам смутился своего прошлого и почел его преградой для вступления в партию, теперь Оглоблин заинтересовал Николая Петровича как никогда. Тракторист стал прислушиваться к тому, как расценивали другие коммунары поступок Василия, стал сам заводить об этом разговор кой с кем из положительных и исправных общественников. Разные люди по-разному относились к самооценке Василия. Люди, считавшие себя в прошлом выше и лучше «балахонцев», уклончиво и скользко твердили:

— Значит, сам он себя так понимает, что недостоин... Ну, в этом разе ему самому виднее...

Но Балахня бралась за это дело страстно.

— Это чо он, язви его, придумывает! — бушевала она. — У его всего одна какая-нибудь промашка эвон когды была, а он теперь припомнил!.. Дурит он! Ему бы наплевать, нахаркать каждому, кто попреки в старом делать станет, да и все!..

— И попреки-то все сволочи делают. Рази хороший человек будет старое ворошить?!

Артем, разговорившись с Николаем Петровичем о Василии, даже рассердился:

— Я ему, Ваське, за мудрованье его шею намылю! Право!.. Что он казанской сиротой прикидывается!?

— Он не прикидывается, — возразил тракторист, — ему это так самому кажется. Считает он, значит, партию делом большой важности...

— Против этого не спорю. Верно, партия, она штука великая. Да он что же на каждую удочку зацепляется. Ему седни один какой хлюст корявое слово скажет, он и скиснет. Не-ет! Это не фасон. В этом правильности ни порошинки нету!..

Бурля и негодуя, Артем пообещался крепко поговорить с Василием.

Тракторист подоспел к этому разговору и был свидетелем ссоры двух приятелей.

Василий был спокоен и настойчив. Артем кипятился и наскакивал на него.

— Ты чего угодничка из себя строишь? Живым на небо хошь прыгнуть?!

— Я по совести...

— Значит, считаешь себя неоправданным? На всю жизнь из-за кулацкого мешка хлеба замаранным признаешь себя?

Беспокойство мелькнуло в глазах у Василия.

— Сказал ты! У меня такого мненья нету...

— Ага! — торжествовал Артем. — Мненья такого нету, а в партею, в большевицкую, опасаешься поступать! Это как же надо понимать?

— Я не для себя опасаюсь... — понемногу теряя почву под ногами, настаивал еще на своем Василий. — Я, чтобы тени на партею не было положено... Придет какой другой да и разоряться станет: мол, в партее в вашей народ нечистый треплется...

— Фу-у! — негодовал Артем, слегка сбиваясь с верной позиции. — Заладил ты, Василей, одно... Упрямство в тебе...

Николай Петрович оглядел обоих спорщиков и весело усмехнулся.

— Ты свою промашку, Оглоблин, давно уже с себя счистил! Сам знаешь, нет таких преступлений, которые бы хорошим поведением нельзя было счистить с себя. А у тебя и преступления-то почитай никакого не было, а так, ошибка...

Слабая улыбка тронула губы Василия:

— Конешно... Да ведь я о чем, Николай Петрович? Я о том, чтоб не болтали да не страмили партею... Деревенские люди — они какие? Они ко всему худому придираются, а на хорошее у них зенки закрыты.

— Партия — рабочая, трудящихся, — поучал Николай Петрович, сам прислушиваясь к своим словам. — Тут первый закон какой? — если приносишь настоящую и полную пользу классу, социализму, то достоин. А на всякое другое — плюй с высокой точки!

— Вот, вот это самое! — обрадовался Артем. — Это самое я тебе и говорю, Василей! Класс! Понятно тебе, чудак?!

Слово класс видимо смущало и тревожило Василия. Какой-то особенный, не совсем понятный смысл вкладывался в это слово, и смысл этот к чему-то обязывал, чего-то требовал.

— Понятно... — неуверенно откликнулся он.

— Ну, вот! Плюй с самой высшей точки! Тебе дело говорит Николай Петрович. Он сам пролетарского классу.

— А работаешь ты, — продолжал уверенно Николай Петрович, — слышал я, на совесть, хорошо. Чего ж тебе бояться? Шпарь прямо, и все!

— Шпарь! — громко повторил Артем и горделиво поглядел на приятеля.

Василий угрюмо молчал.

Между тем дело о подпиленном мосте где-то потихоньку и незаметно продвигалось вперед. Однажды в Суходольское, взрывая густые, горячие клубы пыли, прискакал милиционер.