Исаак Гольдберг - Трое и сын

Слова слесарши, приглушенные участием, согретые мягкой женской нежностью, входили в Марию с небывалою сладостью. Но сладость эта вместе с тем томила и позывала на слезы. И слезы текли из ее глаз щедро и неудержимо.

— Ну, коли сердце требует, поплачьте, да всего толков! — поглаживая Марию по плечу, приговаривала слесарша. — Поплачь, коли сердце требует!

Слесарша умолкла, легонько вздохнула и немного позже добавила:

— Наша женская природа такая, что всякая боль да всякая недоля слезами исходит.

Мария перестала плакать, оправилась и виновато улыбнулась:

— Слабость на меня напала. Больше не буду.

— Вот и хорошо! — осветилась улыбкою слесарша.

Еще не высохли слезы на глазах у Марии, еще рдело смущенье на ее лице, но уже почувствовала она какое-то облегчение и потянулась к слесарше, а мгновеньем позже охватила ее потребность говорить, высказаться пред этой простой, чужой, но внезапно ставшей небывало близкой женщиной. Высказаться до конца, как никогда не высказывалась, ни перед кем, даже перед единственной подругой своею Валентиною.

Мария стала говорить. Слесарша сидела возле нее притихшая, ожидающая. У слесарши мягко светились глаза, из этих глаз текли к Марии теплые лучики. И, согретая ими, она без утайки, попросту, по-хорошему пожаловалась женщине на свою женскую долю.

— Голубка вы моя! — открыто улыбаясь, потянулась слесарша к Марии, выслушав ее. — Ну что же вам об этом обо всем тужиться? Вы об ребенке так думайте: мой, стало быть, он и более ничей. Покудова, конечно, по сердцу себе человека не найдете. А человека такого найтить надо! Да и найдется он... А что касаемо того, чтобы ребеночка вытянуть, да на ноги поставить, так и это теперь дело нехитрое. Вы здоровая, ученость в вас есть, сами себя с им прокормить можете. А окромя всего... — слесарша немного замялась, словно превозмогая какое-то препятствие, но быстро оправилась и дружески улыбнулась: — окромя всего, имеется возле вас и человек подходящий — Александра-то Евгеньич!

Мария вспыхнула. Слесарша, как бы не замечая ее неудовольствия, продолжала:

— К вам он всей душою. Нам это известно. Мы его, Александра-то Евгеньича, давно знаем. Он с моим на одном заводе работал. Хороший человек. Широкой души мужчина. Вот он-то своим горбом до наук дошел. Каким он скоро инженером будет! А сколь в жизни мурцовки хлебнул! И об вас он заботу большую имеет, интересуется. Словом, любовь у него к вам по-хорошему существует. Не как у других: подольстился, попользовался да и на сторону...

Слесарша вдруг с легким испугом остановилась. Она заметила тяжелый тоскующий взгляд Марии, она вспомнила.

— Ох, дура я! — искренно вырвалось у нее. — Вы, голубка, плюньте на меня. Сболтнула я.

— Ничего, — одними губами горько улыбнулась Мария. — Ничего, Фекла Петровна.

— Простая я, необразованная, — вздохнула слесарша, — вот оттого иной раз и брякну неподумавши!

— Это хорошо, что вы простая. Зато вы и душевная и мне с вами легко, как с родной, — осветилась Мария. — Легко.

Электрическая лампочка сеяла с потолка резкий свет. Вовка тихо спал, за перегородкой было спокойно. Кто-то поцарапался в дверь. Слесарша оглянулась на звук и строго сказала:

— Наталья, не мешай!

— Я, мама, не мешаю, — тоненько прозвучало в ответ и дверь приоткрылась, — я в гости к Вовочке хочу.

Девочка, сияя лукавыми глазами, вошла в комнату. Мария двинулась к ней навстречу, схватила ее на руки и прижала к себе:

— Золотко ты мое!

Мария услышала за перегородкой голос Александра Евгеньевича. Он весело разговаривал с мальчиком. Он шутил над ним, а тот задорно и независимо отшучивался.

У Марии сердце заколотилось быстрее. Она не видела Солодуха дней пять.

И пока его не было, ей казалось что она может обойтись без него, а теперь вот почувствовала, как он ей нужен.

— Ты не смейся, дядя Саша, — вразумлял Солодуха мальчик, — напрасно ты смеешься! Мы всем отрядом так решили! Понимаешь, всем отрядом!

— Ну, значит, и весь отряд ваш неправильно поступил!

— Отряд неправильно не может поступать! Это ведь, понимаешь, не один мальчик... Понимаешь!

— Я-то это понимаю, а вот вы, видать, набедокурили!

— Да если он учительницу нехорошим словом обозвал, так тогда как? Думаешь, терпеть его в группе? Мы таких терпеть не будем!

Александр Евгеньевич что-то ответил мальчику и вслед за тем Мария услыхала легкий стук в дверь своей комнаты.

Солодух вошел оживленный, свежий, бодрый. Его лицо светилось радостной улыбкой. Едва успев поздороваться с Марией, он оглянулся на перегородку и любовно сказал: