Исаак Гольдберг - То, что вспомнилось

По поведению тюремной администрации, сразу ставшей предупредительно сдержанной и снисходительной в пустяках, чувствовалось, что слухи эти и недомолвки неспроста. В камерах у нас кипело и бурлило. Режим сразу пошел к чорту, тюремная конституция дрогнула.

Ночь на 22-е октября мы проспали тревожно. Утром администрация пришла на поверку торжественная, подтянутая, праздничная. Мы вцепились в помощника и надзирателей. Они слабо отнекивались, но потом не выдержали и сказали, что в городе, действительно, получен манифест с «милостями».

В обед нас стали поодиночке вызывать в контору:

— С вещами!..

Дохнуло свободой, волей.

Наспех, торопливо связав, скомкав свои вещи, мы потянулись один за другим, громко сговариваясь:

— Товарищи, дожидаетесь у тюремных ворот!.. Пойдем из тюрьмы все вместе!

В конторе никаких задержек, никаких формальностей не было. У кого были небольшие деньги, отдавали распоряжение, чтоб их употребили в общий арестантский котел. Когда мы подошли к заветным тюремным воротам, к нам донесся шум и гам: по ту сторону тюремных ворот нас ждала огромная толпа свободных граждан. С криками «ура» каждого из нас подхватывали на руки, целовали, выносили на улицу. Рассовав вещи, с тюремным запахом и видом мы отправились, сопровождаемые толпою, в Общественное собрание, где был назначен первый свободный митинг, и где нас ждали.

Музыка, речи, шумные приветствия. Было весело и празднично...

Манифест 17-го октября добрался до Иркутска с большими трудностями.

Всеобщая забастовка постановлением объединенного стачечного и рабочего комитета еще вечером 19-го октября объявлена была с 20-го октября прекращенной. Работы понемногу возобновились, но жизнь была взбаламучена, кругом было возбуждение, шли митинги, собрания; революционные организации (с.-д. и с.-р.) мобилизовали силы, выпускали тысячи прокламаций с призывом к борьбе за экономическое и политическое освобождение. Были выброшены и громко разносились, находя живой отклик в трудовых массах, лозунги: «Учредительное Собрание!», «Восьмичасовой рабочий день», «Долой самодержавие!»

Власти и темные реакционные силы тоже копошились. Духовенство, возглавляемое архиереем Тихоном, ректором семинарии и такими густопсовыми черносотенцами-попами, как Федор Верномудров, изощрялись на страницах «Епархиальных Ведомостей» в насаждении православия, самодержавия и черносотенного порядка. Работало в этом же направлении «братство святителя Иннокентия», устраивавшее «собеседования» и выпускавшее свои листовки.

Страсти кипели. Генерал-губернатор гр. Кутайсов также занимался литературным творчеством.

21-го октября он разразился следующим объявлением, датированным 20-го октября:

«В последние дни состоялось несколько противозаконных собраний, на которых произносились преступные речи и раздавались призывы к неповиновению властям. Предупреждаю, что впредь такие сборища, где бы они не происходили, будут разгоняться силой, и участники их арестовываться. Власть располагает силами, достаточными для подавления всяких уличных беспорядков и для ограждения порядка и безопасности в городе, а потому население может спокойно приступить к обычным своим занятиям.

Торговцев призываю открывать свои, против воли закрытые заведения; производство злонамеренными лицами каких-либо насилий допущено не будет.

Призываю также жителей не придавать веры разбрасываемым по городу преступным листкам — в них правды нет.

Я выжидаю, — заключил Кутайсов свою прокламацию, — с применением крутых мер для водворения спокойного течения жизни в гор. Иркутске потому, что дорожу жизнью и материальным благосостоянием населения»...

Но, как видно, генерал-губернатор немного запоздал со своим приказом к населению «приступить к обычным своим занятиям»: стачечный комитет, располагавший типографией (а у генерал-губернатора типография «Губернских Ведомостей» бастовала), еще 19-го октября призвал к прекращению забастовки. И, таким образом, Кутайсов совсем напрасно 21-го октября сотрясал воздух. Но угрозы применить «крутые меры», внесли некоторую сумятицу в колеблющуюся часть населения, тем более, что аресты по городу не прекращались. И неизвестно, по какому поводу и в какой форме привел бы Кутайсов и его подручные свою угрозу в исполнение, если-б утром 21-го октября в городе не появился и не пошел бы по рукам телеграфный циркуляр Сибирской жел. дороги, в котором помещен был текст манифеста. Многие отнеслись к этому циркуляру с доверием и, сломя голову, поскакали на извозчиках разносить неожиданную радостную весть. Наиболее экспансивные бежали, ехали по улицам с криками: «Конституция! Конституция!»... Но было много скептиков, отрицавших возможность появления такого манифеста и сомневавшихся в его подлинности. Наконец, была значительная часть населения — наиболее сознательная и демократическая, которая расценивала очень низко «милости, дарованные манифестом», и очень охлаждавшая неуемную радость первых.