Исаак Гольдберг - Ли-Тян уходит

— Это вовсе не разбойничий язык! — почти обиженно запротестовал один из юношей.

— На этом языке написаны великие истины!

— Живая мудрость изложена этим языком, который ты, старик, называешь напрасно варварским!

— Не знаю! — упрямо стоял на своем Сюй-Мао-Ю. — Я не учен. Я с молоком матери впитал в себя родные слова. А это — чужое!..

Ван-Чжен наморщил лоб и вздохнул:

— Да... — протяжно вставил он. — Мы не учены, я и мой почтенный престарелый спутник Сюй-Мао-Ю.

— Не надо быть ученым для того, чтобы без злобы слушать чужой язык! — наставительно заметил юноша в круглых очках. — Рабочие люди, у которых мозоли на руках и которых угнетают богатые, разговаривают на разных наречиях, но они хорошо понимают друг друга...

— Я долю не мог научиться понимать этих свиней! — угрюмо и раздраженно запротестовал Сюй-Мао-Ю. — Мне стоило много трудов, мною насмешек я перенес, пока уразумел их проклятые собачьи слова!

— О, какой ты сердитый старик!.. Какой злой!

Юноши снова переглянулись и оборвали разговор. Сюй-Мао-Ю вздохнул. Посмотрел на Ван-Чжена, опять вздохнул и сказал:

— Я не хотел обидеть вас... Но мне непонятно, почему вы заступаетесь за них, за чужих, за их чужой язык?

— Да, почему? — подхватил Ван-Чжен.

Трое помолчали, поглядывая внимательно и изучающе на Сюй-Мао-Ю и Ван-Чжена. Казалось, они раздумывали: стоит ли отвечать. Наконец, тот, который носил очки и который до сего времени, главным образом, вел беседу, достал с верхней полки чемоданчик и, порывшись в нем, вытащил тоненькую книжку.

— Вот! — протянул он ее Сюй-Мао-Ю. — Если бы вы умели читать, в этой книге вы нашли бы настоящий ответ на все свои вопросы!

Старик уставился на книжку и кивнул головой в сторону Ван-Чжена.

— Я не умею. Меня не учили. Ван-Чжен, он немного разбирает... Ты ведь разбираешь немного, Ван-Чжен?

— Да, кое-что я знаю. Попробую...

Ван-Чжен взял книжку и стал перелистывать шуршащие страницы. Юноши следили за ним. Старик поглядывал на него и ждал:

— Разбираешь?

— Немного... — смущенно ответил Ван-Чжен.

— Возьмите себе эту книгу! — сказал юноша. — Дома, в тишине, после работы вы хорошенько разберете ее, поймете, и тогда обо всем узнаете!

Оба поблагодарили юношей. Ван-Чжен скрутил книжку в трубочку и сунул в карман.

Сюй-Мао-Ю встал и выглянул в окно вагона.

— Сколько, Ван, нам еще ехать? Ты не знаешь?

— Немного! — ответил Ван-Чжен, тоже выглянув в окно.

Они потоптались возле юношей, помолчали, затем попрощались с ними и ушли на свои места.

— Разберите хорошенько! — сказали им на прощание юноши.

— Да, да! — пообещали они враз.

Когда поезд подходил к городу, они суетливо собрали свои вещи, и, едва только под вагонами заскрипели тормоза и плывущие за окнами стены и постройки остановились, озабоченно и полуиспуганно протолкались к выходу.

Ван-Чжен и старик вернулись в зимовье в тот день, когда там произошла первая крупная ссора между Пао и Аграфеной.

Пао подкараулил женщину у речки и, воспользовавшись тем, что поблизости не было ни Ли-Тяна, ни Хун-Си-Сана, сунулся обнимать ее. Аграфена вывернулась из его объятий и с размаху крепко ударила его по лицу. Пао схватился за ушибленное место обеими руками и закричал:

— Ты зачем делись? Твоя сволоча!... Твоя смотли!..

Он кричал злобно, и визгливый крик его разбудил ясное спокойствие окружающего. Аграфена, вся напружинившись от негодования и обиды, на крик Пао ответила криком же:

— Сам ты сволочь! косоглазая тварь!.. Я те пообнимаюсь, гнус ты этакий!.. я те полезу, азият разнесчастный!..

Громкая и небывалая перебранка привлекла остальных. Сначала подошел Ли-Тян. Он сумрачно поглядел на Пао и что-то сказал ему отрывисто по-китайски. Аграфена обернулась к нему и неожиданно дрогнувшим голосом пожаловалась:

— Вот погляди, лезет он ко мне! Рукам волю дает, ругается!

Ли-Тян быстро сказал еще что-то, Пао оскалил зубы и крикнул ему в ответ несколько злых слов. В это время подошел Хун-Си-Сан и, криво усмехаясь, бросил одно какое-то слово. Аграфена уловила в этом непонятном слове угрозу, взглянула на Хун-Си-Сана, на других, увидала, как сжались кулаки у Ли-Тяна, и протиснулась вперед, разделяя их одного от другого.

— Вы не смейте драться! — оправившись, предупредила она. — Вы, черти, образумьтесь!... Будете штыриться да ко мне приставать, ей богу, уйду отсюда!.... Так и знайте, что уйду!..

В этот день возле зимовья было тихо. Все четверо бродили молчаливые, хмурые. Аграфена держалась от мужиков в стороне. Ли-Тян не разговаривал с остальными. Пао не пел своих песенок.