Исаак Гольдберг - Ли-Тян уходит

Впервые за все время, как она жила с китайцами, задумалась она по-настоящему над тем, чем они занимались, почему пришли в пустынное место, подальше от людей. Прежде ей казалось все ясно и не нужно было размышлять над окружающим. Прежде знала она, что китайцы ушли на землю, порешив заняться крестьянствованием. И то, что не по-привычному, не так, как все, занялись они землею, и то, что не было у них скота и всего полного обзаведения крестьянского, не удивляло ее, не будило ее любопытства. Казалось ей, что это в обычае у китайцев вот так крестьянствовать, как крестьянствовали ее хозяева.

— Видно, этак-то у них на их стороне с землей орудуют! — сообразила она тогда и успокоилась. И больше не задумывалась над этим.

Но необычное поле, где вместо пшеницы или ржи, или другого какого злака, было посеяно иное, чего не сеют крестьяне в таком изобилии, тревожно изумило ее.

Она шла медленно по тропинке и соображала. Она несла в себе это изумление, и лицо ее было озабоченно и хмуро.

С озабоченным хмурым лицом пришла она к зимовью и встретилась с Сюй-Мао-Ю.

Старик проснулся раньше других и, завидев идущую по тропинке Аграфену, настороженно посмотрел на нее. Аграфена увидела неприязнь и тревогу в его взгляде.

— Подглядываешь! — вызывающе крикнула она. — Испугался, что я на вашу чортову пашню ходила?!.. А вот я и побывала там! Побывала!.. То-же пахари, хлеборобы! Куда это вы эстолько маку понасеяли?!..

Старик исподлобья уставился на женщину и сжал тонкие, бледные губы. Глаза его блеснули. Он потемнел. Он хотел ответить Аграфене, но только невнятно забормотал что-то и отвернулся. И выходившему в это мгновенье Ван-Чжену он визгливо прокричал по-китайски непонятное Аграфене, предостерегающее, злобное.

Ван-Чжен махнул рукою и направился к женщине. Ван-Чжен улыбался. Ласково, тонко; улыбался всем лицом и как-то раскачивался на-ходу на ногах.

— Гуляла? Шибко хорошо!.. Смотри ходила? Ну, ладно! Твоя смотри, наша ничего не скажи!.. Наша лекарсва делай. Мало-мало мака сеяй, лекарсва вари!... Хорошая лекарсва! хорошо лечи!.. Твоя хворайла будет — твоя лечи станем!.. Ладно!

— Лекарство? — переспросила Аграфена, всматриваясь в безмятежно улыбающееся лицо Ван-Чжена. — Куда ж его столько много?

— Продавай. Люди много купи будут. Хорошо!

Сюй-Мао-Ю стоял в стороне и вслушивался в веселые объяснения Ван-Чжена. Лицо старика было попрежнему хмуро и глаза холодно поблескивали. Прослушав разговор Ван-Чжена с женщиной, он снова прокричал что-то и тряхнул сердито головой. Ван-Чжен миролюбиво и успокоительно засмеялся:

— Беспокойся старика! Старая старика не люби, если люди ходи смотри!.. Ничего! ходи, ходи! Ладно!

— А мне почему бы и не посмотреть? — насмешливо глядя на Ван-Чжена, спросила Аграфена. — Вы, разве, что зазорное доспели там? Грешите чем-то, разве?

— Ни-и!.. — замахал руками Ван-Чжен. — Все хорошо! Шибко хорошо!..

Женщина отошла от китайцев, оставив их перебраниваться. Она прошла в зимовье в свою куть.

Вечером китайцы, сидя в ожидании ужина возле зимовья, оживленно беседовали. Сюй-Мао-Ю сердито высказывал свое, прежнее, а остальные спорили с ним. Сюй-Мао-Ю стучал сухим сморщенным кулаком по колену и прорицал:

— Худо бывает от женщины! Я знаю. Я прежде говорил: зачем взяли чужую, зачем взяли женщину с болтливым языком и острыми глазами?.. Вот лезет она везде, все высматривает, обо всем узнает. Разве затем мы сюда пришли, возделали землю, засеяли ее и ждем теперь урожая, чтобы чужие узнали и отняли у нас все? Разве затем трудились и трудимся мы все здесь?..

— Она не скажет! — уверенно заметил Пао. — Она ничего не знает.

— Я сказал ей, что мы засеяли для лекарства. Она поверила. Она будет верить!

— Она не скажет... Кому скажет! сюда никто не придет, а она сама никуда не ходит. Сюй понапрасну боится. Сюй понапрасну злой!

— Конечно! Совсем зря!..

Пао и Ван-Чжен закидали старика возражениями, а он отгрызался и сердито посматривал на них. Остальные, — Ли-Тян и Хун-Си-Сан, — молчали.

До самого ужина проспорили китайцы. До самого ужина перебранивались Пао и Ван-Чжен со стариком. А за ужином замолчали и в молчании поели Аграфенино варево.

Вместе с остальными в молчании поужинала и Аграфена. Она несколько раз порывалась что-то сказать, но сдерживалась и, пряча в глазах лукавые огоньки, украдкой поглядывала на мужиков.

И когда густой вечер приник к земле и сплошными черными тенями укрыл тальники, тропинку и зачернил холодное серебро воды, Аграфена ушла в свою куть и накрепко закрыла тонкую дверь.