Марк Юдалевич - Дни испытаний

— Нинка! Ниночка! Ну, что ты на самом деле? Ну, нельзя же так. Ты будто застывшая. Ведь уже столько дней прошло. Ну, улыбнись хоть раз. Тебе же легче будет. Ну, вспомни хоть нашего Радикала. Помнишь, как Мишка Терешин ему ответил. Радикал все говорил: «При каком условии я могу дать вам отличные знания? При абсолютной тишине». Вызвал Мишку к доске, спрашивает: «При каком условии икс здесь будет равен нулю?» Мишка говорит: «При абсолютной тишине». Ну, ведь смешно, правда? Ну, Нина, Ниночка, ну что ты, как каменная?

— …Я там велел дров вам привезти. И вообще, если нужна будет какая-нибудь помощь… Может быть, работать надумаете. Можно к нам же, в диспансер. И учиться будете без отрыва от производства…

— … Что ни говори, маловато оставил Сергей Артамонович. Ох, маловато! Вот она ирония-то — «домовладелец», «вкладчик». А сейчас ты послушай меня, старика: полный резон тебе Гришу пока в детский дом пристроить. А самой учиться на стипендию. Выучишься, а тогда и братишку поднимешь. Так бы надо-то. Думай! Ведь жить надо. Человек-то, он как поезд. Что бы внутри ни делалось, а он все идет и идет. Смеются там, целуются, а может, дерутся, может, убили кого, а он все идет, все идет…

Словно из глухого далека доносились до Нины и высокий голос подруги Леночки Штемберг, и неторопливый приглушенный бас Михаила Борисовича, и вкрадчивый старческий тенорок Алексея Никандровича.

Как за марлевой занавеской, в тусклом сером мире двигались перед ее глазами люди. Это горе приглушило все голоса, стерло краски, притупило чувство. Все советовали, предлагали, настаивали, все убеждали, что так нельзя, что надо жить, живое о живом… Нина слушала, и у нее была одна мысль: «Поскорее, поскорее бы они ушли». Ей все время хотелось остаться одной. Казалось, что одна она будет ближе к отцу, наедине с ним.

А когда все уходили, бесцельно бродила по комнатам, зябко кутаясь в мятый халат. В этом халате она теперь жила, не снимая его ни днем ни ночью. Переходя из комнаты в другую, почти равнодушно отмечала, что бесследно проходит ее хромота. Очевидно, правы были врачи — перелом малой берцовой кости не такое уж страшное дело. Нога срослась хорошо, хромота была только временным остаточным явлением. «Как ждал этого папа, как ждал!» — с болью думала Нина.

Иногда она подолгу стояла возле аквариума. В последнее время Нина полюбила этот небольшой, заросший водорослями мирок. С рыбами было хорошо, они по крайней мере молчали, неутомимо передвигаясь и посверкивая разномастной чешуей. У них, оказывается, совершенно разные характеры. Меченосцы — вздорные, задиристые, ни с того, ни с сего гонялись друг за другом, а то и за другими рыбками, норовя не то укусить, не то ударить их. Гурами — ленивые, грузноватые, передвигались солидно, шевеля своими, похожими на удлиненные тараканьи усищи, плавниками. Вьюны все время жались ко дну, терпеливо копаясь в иле, разыскивая себе пропитание. Зато изредка поднимаясь наверх, они извивались всем телом, как стиляги, танцующие свои роки и твисты.

Рыбы напоминали Нине знакомых, почти каждой из них она дала имя.

Серенькую веселую и суетливую рыбку Нина назвала Леночкой в честь Лены Штемберг. Небольшой быстрый лялиус был наречен Иваном Савельевичем. Гурами — большая, но поворотливая — была Любовь Ивановна. Словно пронизанная солнцем розовая дания напоминала Тимофея; славный парень, который так осторожно, как будто она была хрустальная, танцевал с ней, иногда возникал в ее памяти. А вьюна она хотела назвать по имени того завсегдатая, оскорбившего ее на танцах, но не знала, как его зовут, и вьюн был окрещен просто подонком.

Одной Нина оставалась недолго. Если никого не было, прибегал Гриша. Он больно бередил Нинину рану. Товарищи во дворе рассказали мальчику, что его папа умер, с детской жестокостью во всех подробностях объяснили, что это значит.

— А правда папа умер? — спрашивал Гриша. — И он больше не придет? Я знаю, не придет, его в землю закопали.

То и дело, как в свою квартиру, врывалась Любовь Ивановна. Кормила Гришу, заставляла и Нину съесть бутерброд или выпить стакан бульона, а чаще что-то брала, что-то приносила обратно, каждый раз пространно объясняя цель своего появления.

Лишь ночью Нина часами оставалась наедине с собой. Тогда, не в силах уснуть, она думала. Еще в больнице, когда Нина лежала в гипсе после перелома ноги, стали приходить мрачные мысли. Казалось, прочно забытые, они возвращались теперь к ней, приводя с собой новые, еще более черные. В ее жизни произошло нечто такое, что может случиться с поленницей дров, если изнутри ее вытащить несколько кругляков: все безудержно с грохотом покатилось вниз.