Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— Ну, не муж, друг, как теперь говорят.

— Вы отстали от моды. Теперь говорят — рыцарь.

Он помотал в удивлении головой:

— Не слыхал. Рыцарь? Нет, не слыхал.

— Не бываете в женском обществе.

— Это верно, — согласился Виктор. — В женском обществе бываю мало. Не интересуюсь.

Она свела брови.

— Ох, какой женоненавистник, ну и ну…

— Много плохого видел от женщин.

Она разозлилась:

— А от мужчин? Только хорошее?

— В мужчинах меньше коварства.

— Ну и ну! — опять повторила она. — Разговариваем как в глубокой провинции, на таком уровне…

— Я в интеллектуалы не лезу.

Он сказал это машинально — про интеллектуалов. Сам не слышал, что сказал. Так уставился в окно, как будто что-то должен был разглядеть там, в промоченной дождиком, влажной темноте. И попутчица, как он ее мысленно называл, «молодая», хотя она не была очень уж молодой, тоже поглядела в окно. Но ничего не видела, кроме мокрых листьев на деревьях, слившихся в одно целое, выхваченных светом, который бросал на них паровоз со своими мощными фонарями. Она вопросительно взглядывала на Виктора: на что же он смотрит, что видит? Ведь ничего нет. А он видел, но не черные, как будто лакированные, осины, не смутно-белые березовые стволы и не сплошное месиво низкого кустарника, выбежавшего на самую опушку, а знойный день, прокаленный корт и маленькую девочку с большим бантом на макушке. На ней были красные сандалики.

Виктор стоял тогда, щурясь от солнца, и оценивающе смотрел на тоненькие, но крепкие ножки, на худенькие плечи. За его взглядом зорко и настороженно следила мама девочки, плотная, одетая во что-то яркое, цветастое, туго натянутое на бедрах и пышной груди, женщина со здоровой, чистой кожей, с серыми, чуть навыкате глазами.

— Хочется дать ребенку все, — почти интимно, доверительно, для чего-то-понизив голос, говорила она, в то же время механически поправляя своими грубыми руками бант у девочки. — Стой смирно… Я сама хотела в молодости петь, были данные, но не было условий. Не то, что теперь, когда наше государство предоставляет детям все… — Она тоже стала смотреть на худенькие плечики дочери. — Вы не бойтесь, она окрепнет. Я ей даю хорошее питание. Лучше я сама недоем, но у ребенка будет все… — Она не давала Виктору ничего сказать. — Когда ее приводить? Иван Иванович — вы, я надеюсь, знаете, какой Иван Иванович? — очень любит мою Аллу…

Виктор постеснялся сказать, что не знает Ивана Ивановича.

— Одно условие — не пропускать занятий, — буркнул он. И положил руку на светлые волосики испуганной девочки. — Договорились?

— Вы с ней построже, — посоветовала мать чуть подобострастно. — Хотя она у меня не балованная, нет… и я лично буду следить за ее занятиями.

— Ну, зачем же…

Виктор все еще стеснялся мам, — папы приходили редко, но с ними было проще, хотя папы чаще заговаривали с ним о футболе, чем о теннисе. Он еще больше стеснялся детей, особенно девочек, — такие они маленькие и хрупкие. Виктор никак не мог научиться выглядеть строгим, просто хмурился, отмалчивался. Детей было много, спорт начинал входить в моду, как балет, как обучение детей игре на рояле, — в глазах рябило от рубашечек и платьиц, в ушах звенело от гомона, от цыплячьего писка, от робкого и требовательного зова: «Дядя Витя!» Он еще к этому не привык, а о том, что его могут называть по имени-отчеству, просто не догадывался. Так и думал, что будет всю жизнь то Виктор, как его звали когда-то, то «Эй, Трунов» или просто Трунов потом… А вот стал дядей Витей…

…Женщина из купе спросила:

— А как же вас зовут? Давайте знакомиться.

— Виктор.

— Анюта.

Она подала ему руку. Он пожал.

— Правда, славное имя?

Он не улыбнулся.

— Приятное…

И опять замкнулся. Замолчал. Анюта тоже долго молчала, потом сказала обиженно и сердито:

— Вы не верите, а я верю в хороших людей.

— Почему? И я верю.

— Но у вас все время какая-то подозрительность…

— Это не так.

— Вы вот не верите мне. Думаете, я не замечаю? Всегда знаю с точностью до микрона, как кто ко мне относится. Ну и черт с вами, относитесь плохо. Почему все должно зависеть от вашего отношения ко мне? Да ничуточки. Я к вам, отношусь хорошо, с интересом. И говорю об этом прямо. А что? Кавалеров не ищу, друзей у меня и без вас много, лестного в знакомстве с вами ничего не нахожу. Как видите, сплошное бескорыстие. Чего ж вы боитесь тогда?

— Да ничего я не боюсь.

— Нет, боитесь, боитесь! Ну вас… — И она, рассердившись, ушла в купе, с шумом задвинув за собой дверь.