Матильда Юфит - Осенним днем в парке

На могиле Савелия Петровича Люся бывала часто. Она поставила памятник. Ей достали по дешевке глыбу гранита. Знакомый мастер высек барельеф. Голова с львиной шевелюрой очень мало напоминала покойного, но Люся была довольна.

Потом умерла жена Савелия Петровича.

Пришел сын, тот самый угловатый Толя, и спросил, не будет ли Люся против, мать просила похоронить ее в одной могиле с мужем.

— Он ведь ее не любил, — вырвалось у Люси. — Зачем обман? — Ей вдруг стало жалко этого мальчика, так похожего на портреты молодого Савелия Петровича. — Впрочем, теперь уже все равно… он мертвый, и она мертвая… надо выполнить волю вашей мамы…

Но на кладбище Люся ходить перестала, просто платила деньги сторожихе, чтобы та убирала могилу. И сказала Верунчику:

— Все. Хватит мне метаться. Надо устроить свою жизнь. Пора.

— У тебя столько поклонников…

— С Игорем все кончено. Жорик глуп, как пробка. Остается Эмулька, но он не собирается себя связывать, А главное — я не могу забыть Савелия, я сравниваю…

— Смотри не перемудри. Молодость проходит…

— Увы…

Вот тут-то и подвернулся Иван Васильевич. Он, вернувшись из плавания, зашел как-то случайно в клуб и увидел Люсю. Она дежурила. Люся и мечтать не могла о таком муже. Капитан дальнего плавания. Не штурман, не помощник, не механик. Капитан. А Люся выросла у моря и знала, что это такое — капитан.

Он ухаживал за ней довольно долго, то исчезал, то появлялся снова, колебался, привозил ей из плаваний дешевые пестрые сувениры, над которыми она не раз всхлипнула, вспоминая широту и вкус покойного Савелия Петровича.

Иван Васильевич подходил к делу серьезно, расспрашивал ее о прошлом, о родных. Как-то пришел к ней в гости, она похвалилась квартирой, чистотой, показала себя хорошей хозяйкой, блеснула вкусным обедом. Знакомая кадровичка, тоже жившая когда-то в их дворе, рассказала по секрету, что Иван Васильевич наводил о Люсе справки, осведомлялся о ее родных. Кадровичка не осуждала: такой человек, капитан, должен, конечно, иметь жену с чистой анкетой.

— По-моему, чистая совесть важнее, чем чистая анкета, — отозвалась Люся, тоже ничуть не обидевшись. — Но мне нечего опасаться, ты же знала и моего папу, и маму, и брата Гришу — он погиб на войне…

И когда Иван Васильевич шел с Люсей, прогуливаясь, по набережной, а встречные моряки козыряли ему, она гордо вздергивала свою темноволосую головку, задирала точеный носик. Бесчисленные приятельницы спрашивали при случае: «Это твой новый поклонник? Эффектный!» Люся отвечала: «Поклонник? Девочки, тут серьезное чувство. Иначе игра не стоит свеч».

И Люся выиграла свою игру. Иван Васильевич с ней зарегистрировался. Он тоже был одинок — жена и дочь потерялись в войну.

Люся поселила мужа у себя, переписала лицевой счет на его имя. Можно было не тревожиться, теперь никто уже не посягнет на ее квартиру. В столовой она повесила увеличенную фотографию жены и дочки Ивана Васильевича. Нюся была старообразная, с зализанными волосами и выпученными глазами, маленькая Олечка походила на мать. Люди умилялись:

— Как это гуманно с вашей стороны!

— Но ведь бедняжки погибли в войну, — почти искренне говорила Люся.

Один только Эмулька, забежавший к ней после длительной разлуки и несколько огорошенный тем, что Люся вышла замуж, сказал недоверчиво:

— Это живая диаграмма? Что было и что есть теперь у твоего Ванечки?

— Для тебя он Иван Васильевич. Понятно?

Эмулька был догадливый:

— Жаль. Ты же была девочка что надо… С юмором, достойным нашего прославленного города.

— Вот именно — была. Дошло до тебя? Теперь я замужем…

— Но я мог бы и сам на тебе жениться…

— У тебя не такое положение в обществе, чтоб на мне жениться.

— Точнее, не такая зарплата.

— Короче говоря, на прошлом поставлен крест. Я начала новую жизнь.

Люся сбегала в последний раз на кладбище — Иван Васильевич запретил ей ходить туда — и наревелась всласть около памятника Савелию Петровичу. «Прости, прости, мой дорогой, — твердила она мысленно. — Но такова жизнь, я выхожу замуж».

С работы Люся, понятно, уволилась. Иван Васильевич не хотел, чтобы его жена работала в клубе, где любой моряк мог пялить на нее глаза, как пялил их совсем недавно он сам, носить ей шоколадные бомбы в серебряных обертках и «травить» заманчивые морские истории, добиваясь ее расположения.

— Ты теперь семейная женщина.

Люся, хотя ей совсем не хотелось ходить на работу, все-таки возмущалась: