Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— А мне у вас нравится, — сказала Надя. — У вас закаты яркие, особенно зимой, снег так и горит…

— Это само собой. Но там урюк, виноград. Урюк цветет, все сады розовые…

Когда однорукий ушел, с сожалением расставшись с ними, Яковлев тут же сказал:

— Ты представляешь, что я вспомнил? Когда ты к нам приехала, совсем еще на девочку похожа была, на девятиклассницу, я вхожу, а ты держишь треугольничек в руках и ревешь. Оказывается, письмо пришло, а раненый — адресат — только-только скончался. У меня просто душа заныла, какая ты хорошая…

Надя отмахнулась:

— Ну, вот еще…

— Нет, правда, ты произвела тогда на меня очень сильное впечатление…

Они долго гуляли по берегу, с удивлением наблюдая, как солнце оживило воду, с какими шелковыми переливами бежала теперь по озерной глади легкая рябь. И неожиданно Яковлев подумал вслух:

— Интересно, как сложились бы наши отношения, если бы Тихон попал в другой госпиталь, а не в наш…

— Ох, Леша, Леша, — только и сказала Надя.

Они посидели еще на берегу, а когда решили, что пора обедать, и поехали, Надя как бы невзначай вспомнила:

— А я ведь видела как-то твою старую любовь, твою цыганку…

— Где? — испуганно спросил Яковлев.

— На профсоюзной конференции. Созвали медработников из всей области. Она очень тепло о тебе говорила…

— Да? — не поверил Яковлев. — Что же она говорила?

— Что ты хороший человек. Считает только, что мужчина ты не самостоятельный, что не ты выбираешь женщину, а женщина выбирает тебя. У тебя мягкий характер…

— Абсурд! Человек, у которого мягкий характер, не может быть хирургом.

Надя запротестовала:

— Ты потому и хороший хирург, что у тебя мягкий характер. Ты любишь больного, а не только саму операцию, не свое хирургическое мастерство…

— Ересь. Без мастерства какой же может быть хирург! Ты несешь чепуху…

— А мне кажется, она права, твоя цыганка… Настойчивость, во всяком случае по отношению к женщинам, тебе не свойственна. Правда, я не знаю, какой характер у твоей Ани…

Яковлев слегка покраснел:

— У Ани крутой характер…

— Вот видишь…

— Но Аня помогает мне жить, — сказал Яковлев, как будто оправдываясь. — Она твердой рукой ведет наш семейный корабль, и это позволяет мне всего себя отдавать работе…

— Тебе повезло, — сказала Надя. — Тебе очень повезло…

— А Тихону разве с тобой не повезло? — рассердился, сам не зная на что, Яковлев.

— Повезло, — спокойно ответила Надя. — И Тихону тоже повезло. И поэтому Тихон нашел свое место в жизни, утвердился, преуспел на работе и даже новую любовь нашел, когда старая угасла. А я вот свое место потеряла…

— Что ж ты, без Тихона не проживешь, что ли…

— Ты не понял, — все так же спокойно пояснила Надя. — Я не Тихона имела в виду. Я свое место в жизни потеряла. Я ведь не люблю свою нынешнюю работу, хоть это и очень почетно — бороться с антисанитарией… Мне больше нравилось оперировать. А я отказалась от своего призвания, и жизнь отомстила мне…

— Мудришь ты, доктор Милованова, — покривил душой Яковлев. — Идешь от неверных посылов, мудришь, а вокруг такая красота…

Надя согласилась:

— Действительно, вокруг красота.

Иногда они просто молчали. Надя сказала, что она теперь выучилась подолгу молчать, — у детей своя жизнь, а она много времени проводит одна, молча. Даже считает, что это полезно, укрепляет нервы и приучает размышлять. Есть такая философия, не то у буддистов, не то у йогов, — они утверждают, что человеку необходимы дни полного молчания.

— Это великолепно…

Яковлев недоверчиво пожал плечами.

— Одинокие женщины всегда интеллигентнее замужних, — засмеялась Надя. — Я почти не успевала читать, а теперь не только позволяю себе роскошь молчать, но и читаю. Даже снова полюбила поэзию… А ты?

— Ох! — только и вздохнул Яковлев.

У Нади даже с собой были книжки стихов. И в сельских магазинах, мимо которых они проезжали, она кое-что купила, радуясь своей удаче:

— Теперь ведь достать хорошую книгу — все равно что выиграть в лотерею. Все покупают книги, повальное увлечение…

— А не мода? — усомнился Яковлев.

— Может, и мода, но хорошая…

— Когда я был молодым, любил читать. Я был большим книго… книго…

Он затруднился, но Надя помогла:

— Книгочеем…

Они оба охотно смеялись над любым пустяком. Иногда читали по очереди вслух, Надя — волнуясь и запинаясь, Яковлев — отчетливо и с выражением. Но чаще, как ни сопротивлялась Надя, все-таки разговаривали. Яковлев расспрашивал, какой она была маленькой. Надя рассказывала. И про детей своих рассказывала. Яковлева это веселило. Сам же он больше всего любил говорить про свою больницу: