Вадим Сафонов: Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. — Маленькие повести

А на квартире Ильи Александровича жизнь завязала новые узелки.

Сидели за столом. Не пили и не ели — накрытый стол ждал: шел чрезвычайный разговор. Младенец бегал вокруг.

— Целыми днями! — воскликнула тетя Лёка. — С кем! Я не имею на нее влияния: умываю руки. — Но Лена ясно видела, скосив глаза, что она и шагу не ступила в направлении ванной. — Это совершенно невозможно. Если и ты ничего не сможешь, Илюша, я сама напишу ее матери.

— Я говорю: «Поиграй с Витенькой, это твой братик», — припомнила бабушка.

— С кем ты проводишь время? Кого предпочитаешь своим родным?

Молчание. Собственно, за столом сидел отец, Лена же стояла у стола, потупившись перед сидящим отцом, хотя не имела никакого представления о картине «Петр и Алексей».

— Сегодня понедельник — с четверга пойдешь в школу. Я обо всем договорился, — кивнул Илья Александрович жене. — Таким образом все станет на свое место, — сказал он с явным облегчением, что сцена идет к концу. — А эти дни…

Но тут, дернув головой, растрепав короткие вихры, Лена крикнула:

— Нет! Потому что меня не будет. Нет!

— Что-о?

— Я уеду! Он возьмет меня в икспи… в икспидицшо. На верх гор, где волки! Он обещал.

— Кто возьмет?

— Миша.

— Какой Миша?

— Тот самый, — сказала тетя Лёка.

— Городской сумасшедший, — пояснила бабушка.

— На жизнь надо смотреть реально, — веско уронил папа. — А про взрослых говорят: дядя Миша.

— А он сказал: Миша!

— Упрямство, — отметила бабушка.

— Да его самого никто не возьмет, — сообщила тетя Лёка. — Приехал там, не знаю, какой–то, я слышала — студент…

— Неправда! Он главный начальник. Главный! И сейчас он брал меня на гору Муюксун, где умерший город. У него вертолет!

— М-м, — пожевал губами папа. — Брал на Муюксун? Ты откуда ее привела?

— Как всегда. От фонтана. Сидит распустехой… Какой Муюксун! Только представить — девчонка! Ни побегать, ни… Мост перейти боится! Уши развесила — побаскам шалопая. Взяла ее за руку: «А ну вставай!» И привела.

— Он что, не работает?

— Работает?!

— Семья?

— Забулдыга. Шпана. Семья!

И на такую язвительную высоту взвилось последнее слово, что неожиданно из уст Лёки излетел клик встревоженного павлина.

— Если балбесничает, так пусть явится ко мне в СМУ. Работу дам моментально.

— Простите, Илья, я понимаю: сердце отца. Но не понимаю, как вы так легко… — Бабушка подыскивала слова, испытывая некоторую робость перед зятем. — Это же очень опасно! Уж не говорю о лживости. Ты, Лёкинька, проверь вещи, ценности. Подучит; больше ничего не скажу. Таких случаев полно. Попомнишь меня: подбирается!

Что такое?! Красновато–черный, с клещами–щипцами, боком перебежал между травинками.

— Ай! — взвизгнула девочка и отпрыгнула.

— Кого ты, чего ты? Паучка с твой ноготок? Никогда не видела?

— Страшный… Убей его!

— Дело недолгое. Вот сейчас. Только — куда же он бежит?

— А куда?

Он подвел ее к карагачу. Листва карагача густа, но еще молода, не так темна, по всем щелям, между зубчиками листьев, проскальзывало солнце. А у самой макушки, куда снизу, сквозь ветки, сквозь листья, глядишь так, будто в опрокинутый колодец, висели радужные круги, круг в круге. В серединке же — нечто сверкающее, неуловимо золотистое, на что долго нельзя смотреть, и трудно оторвать глаза. То, что, шевелясь, и спряло, развесило по вершине дерева эти переливчатые круги.

— Видишь?

— Он?

— Теперь — убить?

— Нет… — шепнула девочка. — Ты не уедешь? — спросила она.

— Не знаю. Ты слышала: студент прилетел.

— Не уезжай, Миша, я тебя так прошу: ты не уезжай!..

Вертолет разбудил раным–рано.

Он висел, стрекозиный, хвост крючком, осыпая город грохотом–громом.

Может быть, конечно, то был совсем другой вертолет.

А мимо дома специалистов дорога одна, другой нет — тянулся караван.

Джипы — «козлики» — вездеходы. Грузовик с высоким бортом, первый, второй…

Высоко, горками, груженные.

Автокараван; да, верно, двинется еще и конно–вьючный…

Люди едут раным–рано, смеются, прощаются с городом.

Самые серьезные, те, что моложе всех, и вовсе не оглядываются.

Не заметно Болышгацова, Сергея Павловича, — уж не на вертолете ли он?

А Миша, Михаил Иванович Синягин, проезжая, посмотрел на окна дома.

Ничего не случилось, пустяк, заплакала девочка.

Но у нее глаза вообще на мокром месте.

А сегодня ей надо в школу.

Проехали.

Впереди были горы. Они навалены темными грудами. Но приглядевшись, различишь пегую, серо–белую вставку.