Вадим Сафонов - Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. — Маленькие повести

В дверь постучали. Конечно, Пантелеймон.

— Подъем! Про посиделки не забыл, Сергей? Через полчаса — в «банкетный зал». Наши Ибрагим и Унух таким вином потчуют!

Как же он мог бы забыть! «Посиделки» в вечер приезда — их обычай. И он любил его, любил свои «холостяцкие привычки».

И ясно понял, что никуда ему не деться, худо ли, хорошо, вот он, как есть, и вот тоже его семья, милые люди, праздничная кутерьма, затем пойдут дни, когда некогда вздохнуть, — так тому и быть, нет без этого для него жизни.

Он понял, что именно это и напишет сейчас Анне Никифоровне, — податься некуда, принимай без зла и зависти к другим, еще поживем, повадился кувшин по воду ходить, что с ним попишешь, с кувшином, к тому он сделан, в том и польза его…

Мимо дома специалистов проходил много раз. Видел однажды игривого полуторагодовалого младенца — очевидно, болезнь «братика» не таила в себе смертельной опасности. На вынесенном стуле сидела дама и вязала нечто. нежно–розовое.

Лену встретил через два–три дня, ранним утром. Мурлыча по своей манере, она возилась с чем–то у подъезда, перепачкав руки, все–таки она была совсем маленькой девчонкой. Спустился папа, наклонно протянул, проходя, левую руку, она коснулась волос дочери, потом кинул в сторону Сергея Павловича блик эллиптических очков и сделал символическое движение — его можно бы счесть и за кивок, если бы при этом он шевельнул головой, а не наполеоновски толстыми плечами.

— Гуляешь с папой?

— Папа строит большую химию.

— Ас тетей?

— А тетя Лёка сказала подождать, сейчас придет.

Присела на приступку, стала болтать ногами.

Тетя появилась торопливо, узнала — «мы так благодарны вам!». Смеющимися глазами скользнула по грязным ручкам девочки, решительно заключила обе эти ручки в свою ладонь. И пошла–побежала с Леной. У моста через гремучую реку попрощалась с Сергеем Павловичем — ему идти дальше вдоль набережной.

А мост был подвесной, пешеходный, в две дощечки, перильца — жердь, под мостом, раскатись по плоскому ложу, шипела, скрежетала, сыпалась в бездонную бочку, стучала, грохотала, как запущенная во всю мочь, на износ, сотня моторов, река, та, что ниже, всем была известна, как степная, медлительная, многоводная. Здесь она сплошь состояла из бугров–желваков, стоячих мутно–вороненых шишек, и, лишь приглядевшись, различишь вздувающий их бешеный ток; тогда опусти веки, оторви взгляд, чтобы унять внезапное головокружение.

Две фигурки, высокая и маленькая, дошли до середины моста, высокая приобняла маленькую, повернула, крутнула раз, другой в туре вальса на шатких дощечках, стрекозином нашесте. Как весело задергался, заплясал он всеми суставчиками над ревом и громом, вверх — гигантскими шагами, с размаху — ух, в долинку между водяными подушками, с которых дымом брызг срывался — обжигал ледяной ветер! И до чего весело полетели по ветру светлые, высветленные до прозрачной невесомости, точно пух волшебного одуванчика, волосы! А девочка, с горловым смешком, поддалась танцу, кружению — и тут, верно, постигло ее головокружение среди шипучих гор, куда кинула ее сумасшедшая этажерочка, она закричала, схватилась за жердь, камнем повисла на взрослой.

— Плакса, трусиха! Стыдно, срам. На, смотри!..

И пружинисто оттолкнулась сильными, стройными, мускулистыми ногами, отчего забила дрожь утлый мосток, потом закачали яростные волны — гляди, вовсе сорвется с места, улетит!

— Качели — гоп–ля!

— Пусти, пусти меня, уведи, не хочу, боюсь!..

— Боишься, позор! Не хочешь быть такая, как тетя? Туристка, альпинистка, по горам, по скалам бродить? Человеком не хочешь быть?

Девчонка ничего не понимает. Не видывала таких рек, таких мостов. Ничем она сейчас не хочет быть. Упрямо, сморщив в кулачок лицо, она закатилась злым, на одной ноте, криком.

У кого хочешь лопнет терпение! И у тети Лёки иссяк интерес… Замарашка, трудный характер — быстро, быстро домой! Девочка жмется, семенит, испуганно косит глазами — может быть, ей стыдно. А тетя молчит, ни слова — спешит, молчит и украдкой подмечает, как на нее украдкой смотрят встречные, — на весь город хороша, что и говорить!

Все это место — пятачок, к вечеру Сергей Павлович встретил ее опять. Не с Ленкой, но и не одну, с ней шел — кто бы подумал? Пашка Грачихин! Бог знает, где был Илья Александрович, какие заботы поглотили у него не только день, а и вечер.

Грачихин с каждым днем нравился Сергею Павловичу все больше. Крупный, с виду даже мешковатый, чуть не увалень, с выгоревшими пшеничными волосами, он неслышно, несуетливо делал свое, мнений не подавал — что ж, зелен! «А этот ваш, Валентинов…» — «Сам удивляюсь, Сергей Павлович, какой–нибудь форсмажор, все объяснится: Генка ведь такой парень…» Геннадий Валентинов — прямо Рудольф Валентино! «Еще посмотрим, какой он парень. Жду три дня ровным счетом, ни минуты дольше!»