Павел Нилин - Впервые замужем. Рассказы

— О чем подумаешь?

— Ну, о твоем предложении домовничать. Как-то я боюсь, что не справлюсь.

— А что особенного? Хотя очень странная ты, — сказала Галя почти сердито. — И всегда была странная. Я же тебе, ясно-понятно, и плюс ко всему — хорошо заплачу. Тебе ведь, наверно, нужны деньги?

— Нет, не надо, — твердо сказала я. — Я и так хорошо получаю.

— Ну, что там хорошо, — засмеялась Галя и опять со злом: — А я хотела познакомить тебя с человеком. Он тоже отчасти странный, как и ты. Но в него надо вглядеться. Могу дать тебе адрес. Запиши. Да вот…

Она вынула из-под козырька машины замусоленную записную книжку, должно быть с адресами, и списала оттуда адрес в свой блокнот. Потом вырвала из блокнота листик и протянула мне.

— Жаль, конечно, — сказала она, — что ты не хочешь или не можешь…

— Не могу, — подтвердила я.

— Ну, как знаешь, но насчет этого человека подумай. — Галя посмотрелась в автомобильное зеркальце, чуть взлохматила волосики на лбу. — Я, понимаешь, ему пообещала, что поговорю с тобой. Дала, ясно-понятно, небольшую устную тебе характеристику. Все-таки у нас уже старая с тобой, как говорится, нерушимая дружба. И у тебя, я считаю, много хороших качеств. Если б ты осталась у меня подомовничать, я была бы совершенно спокойна. Ну не можешь — не можешь, не надо. Значит, с этим вопросом все. Еще кого-нибудь поищу. Свято место не бывает пусто. А ты подумай о человеке. Очень занятный человек. Только в него надо вглядеться, — еще раз повторила Галя.

И уехала.

Несколько дней, вернее, ночей я раздумывала, ютясь на раскладушке под лестницей в нашем институте, как мне дальше быть, куда деваться.

Дочь родная, должно быть, и не вспомнила обо мне.

И тут я решилась. Даже не знаю, как это я решилась написать этому якобы жениху, проживающему будто бы в собственном доме на Куминке.

Другая женщина в моем положении, наверно бы, сразу поехала на эту самую Куминку, чтобы разведать на месте, что и как.

А я только подумала: а что, если я напишу ему, как бы просто для смеху? Получится или не получится? И, ни на что особенно не надеясь, отправила не очень длинное письмо и приложила свою фотокарточку, оставшуюся от получения паспорта. Так, мол, и так, слышала от некоей Тустаковой Галины Борисовны, будто бы знакомой вам, что вы желаете в настоящее время вступить в законный брак, то есть нормально расписаться в загсе с порядочной женщиной ниже средних лет, умеющей вести хозяйство, а также работать на огороде. Так вот, мол, я и являюсь точно такой женщиной, как вы можете видеть на прилагаемой фотографии. В случае, пишу, вашей заинтересованности или даже согласия прошу ответить по указанному адресу и представить также ваше, если не затруднит, фото. Марку и конверт для ответа с моим адресом прилагаю.

Адрес я дала, конечно, своего института.

Говорят, не только за границей, но и у нас раньше были газеты для такой вот как бы интимной, что ли, переписки. И, кажется, ничего ужасного в этом нету, но я, откровенно скажу, не сильно верила, что получу ответ. Просто вот так положилась на благо святых.

А между прочим деваться мне уже было некуда. Один раз, когда я позвонила Тамаре по телефону, она разговаривала со мной кое-как и как бы сквозь зубы. В самом деле, хоть поезжай к тете Клаве, то есть к моей сестре.

Особенно невыносимо было по вечерам, когда дежурила у нас в виварии Лукерья Петровна — милая с виду старушка-пенсионерка, подстриженная «под мальчика». Только я начинаю стелиться в поздний час в маленьком закутке, как она появляется, точно из-под земли вырастает:

— Это что же, — говорит, — ты опять тут? А ведь это не положено. Товарищ Тятинов Василий Васильевич, разве не слышала, как сегодня сильно опять кричал, что, мол, устраивают разные ночевки в научном учреждении. И даже кое-что такое себе позволяют.

— Но я же, — говорю, — не самовольно и ничего такого не позволяю. И мне, во-первых, товарищ Левченко лично разрешил…

— Левченко в отпуску, — говорит Лукерья Петровна. — И он Василию Васильевичу не указчик.

— Но мне бы хоть одну ночку, — умоляю я старушку. А она одно что твердо:

— Нельзя, золотце мое. Нельзя.

— Но ведь никто не узнает, — говорю.

— Кому же узнать? — будто соглашается старушка. — Никого нету. Я одна.

— Так можно? Я переночую. Ведь только до утра, — я говорю. — Ведь дождь вон какой. И холодно…

— Да уж погодка, верно говоришь, никуда. Не лето и не зима, — снова будто соглашается старушка. — И ночь. Никто тебя сейчас в такую пору не приветит…