Павел Нилин - Впервые замужем. Рассказы

Тамара — вот как сейчас ее вижу — вскочила.

— Да как вы смеете? — закричала. — Кто дал вам право определять? Кто вы такой…

— А вы что, не знаете, кого пригласили? — произнес, как трезвый, Гвоздецкий. — Я всего-навсего только заместитель директора. Но вы думаете, я сам не мечтал когда-то сыграть Чацкого или еще кого-то? Но моя мама так и умерла в Туле, так и не…

И толстый, казавшийся грузным Гвоздецкий неожиданно заплакал. И не очень понятно отчего. Правда, бутылка, стоявшая рядом с его тарелкой, была уже пустая.

Мохнатые молодые люди, пришедшие с Гвоздецким, Эдик и Мика, все время усердно кушавшие и молчавшие, захохотали. И Эдик, кивнув на Гвоздецкого, сказал:

— Это уже не первый раз с ним такое. Как перейдет за шестую рюмку, так всегда плачет…

— А вы-то чему обрадовались, волосатики? — поднял голову и заморгал Гвоздецкий, будто впервые заметил своих спутников. — Вы-то какую роль тут играете? Вы посмотрите, — как бы обратился он ко всем, — в Европе уже почти что кончилась мода на волосатиков, а у нас… — И он опять уронил голову, продолжая плакать.

А заплакать-то полагалось бы, наверно, нам, кто устроил этот вечер. И Виктор с Тамарой могли бы, наверно, сильнее расстроиться. Но Тамара по-прежнему покусывала губы, высокомерно поглядывая на всех. А Виктор кривил рот, как бы улыбался.

Пьяненький его папаша подошел к всхлипывающему Гвоздецкому и стал что-то шептать ему в ухо. Потом вытер ему лицо бумажной салфеткой, лежавшей на столе, и сказал:

— Я, дорогуша, как раз уважаю вашего брата-артиста. А как же? Вы тоже создаете нам что-то такое. Но разве мы не понимаем? Давайте лучше выпьем с вами за наше всеобщее, так сказать…

— Папаша, не унижайтесь. И не лезьте не в свои дела, — взял Виктор папу за руку и повел из зала. Но отец остановился:

— Тут надо же еще за что-то рассчитаться…

«Золотой старик», — подумала я. Но Виктор наговорил ему в тот вечер столько дерзостей, что отец уже за полночь ушел ночевать к каким-то своим знакомым. А утром ему надо было уезжать обратно в Алапаевск.

Очень странно было, что никто как будто ничему не удивлялся.

— Гвоздецкий, Гвоздецкий, — даже я часто слышала от Тамары или, вернее, из разговоров Тамары с Виктором: «Гвоздецкий бы сделал…», «Гвоздецкий бы разрешил…», «Гвоздецкого бы попросить…», «Гвоздецкому это ничего не стоит». Но я никогда не думала, что Гвоздецкий такой простой или простоватый, что ли. И такой чувствительный на слезу…

— Да ну его к дьяволу. Забудь его, — сказала Тамара, когда я утром попробовала заговорить с ней о нем и о том вечере, который поначалу мне лично показался неплохим, интересным.

Утром, собираясь на работу, я часто смотрела, как Виктор ест яичницу (это главная его еда) и читает какой-нибудь журнал или книгу. Ему обязательно надо что-нибудь такое читать, когда он ест, чтобы занять или отвлечь свои мысли, как считает Тамара. И она подражает ему: тоже берет книжку, когда ест, но это чтобы не разговаривать со мной.

И вот утром, после того вечера в ресторане на поплавке, будто черт меня дернул пошутить:

— Человек, — говорю, — и зверь, и пташка — все берутся за дела. С ношей тащится букашка. За медком летит пчела… А почему? Потому, — говорю, что всем есть-пить надо. И каждый тащит хоть какую-нибудь ношу. Хоть человек, хоть букашка…

Как Виктор бросит газету, как отодвинет сковородку с яичницей, как закричит:

— Мне надоели эти ваши вечные дурацкие намеки. Мойте ваши колбы и горшки, но не лезьте в мою душу. Я хочу иметь хоть какой-нибудь, хоть самый маленький покой в своем доме.

Ну, я не стала вспоминать, чей это дом. Просто пошла на работу.

А на следующее утро Тамара мне говорит:

— Почему бы вам, мама, не поехать пожить хоть некоторое время у тети Клавы. Ведь все это кончится нехорошо. Ведь Виктор теперь просто кипит против вас. Ведь он может уйти и бросить меня. Неужели вы хотите, чтобы мои дети остались без отца, как я осталась по вашей милости?

И при этих словах Тамара округляет глаза почти точно, как это получалось у Виктора, у ее неизвестного отца, когда он чему-нибудь удивлялся или возмущался чем-нибудь. Последний раз, мне помнится, он сделал такие глаза, когда узнал, что я беременна.

— А я при чем? — спросил он тогда и даже чуть выкатил свои красивые голубые глаза.

— Ну, как же при чем, Витусик? — сказала я. — Я же только с тобой, Витусик…

— Витусик, Витусик, — передразнил он. — Откуда я знаю, с кем ты еще, кроме меня, гуляла. У вас тут в женское общежитие много всякого народа приходит.