Сергей Антонов: Разнотравье: повести

Павел Кириллович смутился и заерзал. По избе пронесся веселый шум.

— Читай, читай, — сказал председатель и зачем-то позвонил.

— Чего же читать, коли не понимаю? Говорила, не надо мне писаного. — Мария Тихоновна спрятала очки в футляр, подумала и продолжала: — Так вот, бабы, наша бригада берет на себя обязательство двадцать пять центнеров с гектара…

— Здесь и мужики есть, — раздалось от двери. — Привыкла за войну: бабы да бабы.

— Для этого много надо земле покланяться, — не обращая внимания, продолжала Мария Тихоновна, — глядите теперь, не обижайтесь. Со всеми с вами я говорила, никого силком не тянула. Верно я говорю, бабы? Берем такое обязательство?

— Берем, — зашумели на скамьях.

— Так вот. Смотрите, чтобы обиды никакой не было. С завтрашнего дня чтобы ни одного прогула не было… Не обессудьте. Не друг дружке обещаемся. Сами знаете, кому обещаемся. Вот вам и все.

— Отметим, — сказал председатель и написал на своей бумажке цифру «25».

От комсомольцев должен был выступать Гриша. Председатель нагнулся было, чтобы прочесть его фамилию, но возле стола стоял уже дедушка Анисим и мял свою ушанку. Когда он вошел, как пробрался к президиуму, председатель не заметил. Ведь сказано было, чтобы после девяти вечера никого не пускать.

— Тебе чего? — спросил Павел Кириллович, чувствуя, что собрание сбивается с порядка.

— Сказать хочу, батюшка…

— В очередь запишись.

— Да я немного, куда уж мне в очередь. Родные мои товарищи…

— Обожди. Я тебе слова не давал.

— Пускай говорит! — загудели со скамей. — Какое твое дело!..

Председатель сел и виновато взглянул на Дементьева.

— Родные мои, — продолжал Анисим. — Спасибо вам всем за ваше доброе дело, вот, при начальнике из района, спасибо вам всем за избу. До сих пор не понять мне, как свершилось такое чудо, до сих пор ровно во сне, родные мои… — Голос его задрожал.

— Ну, все? — спросил председатель.

— Старуху бог прибрал, сынов враг побил — куда бы делся я без вас, мои родные? И стали вы все мне заместо сынов и дочерей. Так на что же вы меня, старика, стали теперь обижать? Аль нехорош стал? — И он заплакал.

Он стоял молча, слезы извилисто текли по его щекам. А люди смотрели на него.

— Все? — снова спросил председатель.

— Нет, не все. Вот вы сейчас говорите, как хлебушка побольше вырастить. А меня и не позвали. А я, родные мои, семьдесят лет в крестьянстве. Я ее, землю нашу матушку, душой понимаю. Вы не глядите, что старый. Или я сеять не смогу, или еще что? Впишите меня в какую ни на есть бригаду.

— Осенью предлагали, сам не захотел, — сказал председатель.

— Так ведь, Павел Кириллович, я тогда вовсе негодный был. Сами знаете, ревматизма заела. А теперь дело другое, теперь я на солнышке отогрелся. Я намедни вот этакую колодину до избы доволок — и хоть бы что! А если вы насчет трудодней боитесь, так и не ставьте их вовсе. Припишите меня или к Дарье, или к Марии Тихоновне, коли возьмет, а на перевозе я тоже останусь, много ли на перевозе летом ездят…

— Все? — нерешительно спросил председатель.

Анисим надел ушанку и пошел.

— Запиши его ко мне, — сказала Мария Тихоновна. — Пускай…

— Ты чего выскочила? — спросил председатель, увидев, что к столу пробирается Лена. — Не нарушай порядка. От комсомольцев записался Гриша.

— Он мне перепоручил, — сказала Лена, и все засмеялись, хотя ничего смешного в этом не было.

— Обожди…

— Товарищи, — крикнула Лена и вдруг улыбнулась. — Гриша, ты только меня не смеши. Товарищи! Хотите, вот мы заткнем за пояс «Красный пахарь»? Хотите? Обязуемся в этом году дать рекордный урожай и заткнуть за пояс «Красный пахарь».

«Нет, на этот раз она, видно, не подведет», — подумал председатель.

— Вот мы все договорились собрать тридцать два центнера пшеницы с гектара.

— Отметим, — сказал председатель и хотел было записать, но рука его повисла в воздухе. — Сколько ты сказала?

— Тридцать два центнера.

— Двадцать два, наверное?

Все захохотали.

— Ты что, вышла сюда сцены представлять? Ты не ерунди, а дело говори. А не хочешь — так кончай.

— Сейчас. Вот вам смешно. А мы в «Комсомольской правде» читали про алтайцев. Так эти алтайцы сильно повысили урожай, увеличив норму посева. Только старики, наверно, боятся за это взяться, а мы сделаем, не забоимся. Вот мы и обращаемся к общему собранию с просьбой выдать нам полторы нормы посевного материала против райзовских.

Колхозники разделились. Одна половина, в большинстве молодежь, соглашалась дать семена комсомольцам, а другая — пожилые да старые — была против.