Владимир Фоменко - Человек в степи

— Эх, хорошо! — вздыхает за спиной какой-нибудь остряк. — Свежий воздух, прохладный! Жаль все же Василя, что не поехал.

— Ага. Лежит, бедный, дома, скрутился на сухой перине у печки. А тут вот пыльцу прибило, и еще до утра прибьет! Это ты, Костя, первый облюбовал местечко на рисах и нам присоветовал?..

— Да. Спасибо тебе…

— Чш-ш!.. — обрывают вдруг. — Тихо!..

В дождевой сетке, в высоте отчетливо шуршит воздух. Шуршание проносится, замирает, а вслед новое — уже рядом, могучее. Будто огромное полотнище, хлопая, несется в темноте над головами. Слышно поспешное трепетание множества крыльев, выкрики, даже вроде брызгают нам крылья в поднятые кверху лица.

Мы вскакиваем, начинаем прыгать и толкаться, махать руками. Разминаем плечи, колени, занемевшие, мокрые насквозь спины. Говорят сразу все.

— С рассвета еще и ветерок, братцы, начнется!

— Факт! Разгонит тучи, подсушит, а при ветре утка хорошо, низко пойдет. Вон ее, красавицы, сколько!

— Ку-уда! Тут она попрет, как с конвейера.

— Вот они, цыпочки, где! На рисах!..

И хоть каждый понимает: может, то пролетный ночной косячок, а утром ни единой птахи не будет, может, и не стрельнешь ни разу, но каждый рисует небывалое. И дышится уже иначе, со вкусом; действительно, воздух тут свеж! Потянешь — пахнет тучами, мокрой степью, холодом!..

А что сам не только до нитки, а сквозь мясо мокрый — так на то шел. На то ж и мучились компанией, чтоб в любом виде, но перечувствовать все страсти, какие — и сто лет живи — не постигнешь без охотничьей жилки.

Есть в дельте Дона, у берега Азовского моря, село Кагальник. Прожил я в нем не один месяц. Не говоря уж о стариках и молодежи, все мальчишки в Кагальнике — рыбалки и охотники. На каждом заборе сушатся накидные сетки, у каждого крыльца полощут в корытцах клювы подсадные крякуши, ходят по двору вместе с домашними утками.

Осенями много собирается в море пролетной птицы. Стадами садится на воду утка-чернушка, от которой темнеет море там, где спустились густые черные косяки. Садится шилохвость — с гибкой длинной шеей и длинными хвостовыми перьями, действительно сходными с шилом. Опускается крыжень — тяжелая крупная утка и маленькие уточки — чирки-свистунки и чирки-трескунки. Иногда отдыхают на легкой волне, держатся особняком пролетные гуси-казарки.

В безветренную погоду вся эта птица недосягаема. Ни катера, ни даже лодчонки она не подпустит — снимется, перелетит хлопающими тучами на новое место. Море спокойно, и на тихой воде покачиваются различимые только в бинокль силуэты дичи, да изредка, когда потянет с моря ветерком, доносится мучающее слух охотника кряканье, густое, многоголосое, как на колхозной птицеферме.

Зато в ненастье, когда близко к зиме зарядит низовой ветер и раскачает на море метровую зыбь, птица не может усидеть на волне, поднимается в воздух. Готовая к отлету на юг, сытая, носится над морем и камышовыми плавнями.

Вот в такое время и показывают свое мастерство местные ребята. По заросшим протокам и ерикам направляются они в кайках на взморье. Едут и в одиночку, и компаниями, по человеку на каждой кайке. Кайка — это самодельная, вроде остроносого корыта, лодочка шага в три длиной, в полшага шириной. Она из тонких дощечек и фанерок, законопаченная разным тряпьем, прошпаклеванная оконной замазкой, обитая жестью из консервных банок.

Хорошие лодки не у ребят, а у их отцов. Замечательный баркас у родителей моего соседа по Кагальнику Леньки Курова. Хоть Ленька ходит уже в седьмой класс и работает летом в рыбколхозе, но своей «справы» отец ему еще не дает. Отец ездит рыбалить на добром просмоленном баркасе, семья возит на нем камыш для топки или сено и траву корове. У Леньки же, как у всех мальцов-охотников, собственная, на честном слове сколоченная кайка. Сейчас Ленька стоит на ней в рост, пихает длинным шестом в дно ерика, гонит кайку к морю, перекликаясь с дружками. Те тоже на кайках, тоже с шестами в руках.

В школе нынче санитарный день, и половина класса едет на утку, счастливая ветром и свободными буднями. Разве в воскресенье постреляешь так? В погожее воскресенье по всему ерику за каждой камышиной городские охотники. Наваливают из Ростова, Азова, Таганрога, едут поездом, пароходом, машинами, даже собственными катерами.

Ленька Куров оглядывает бьющиеся на ветру камыши, по-декабрьски бурые, пустынные, и весело орет:

— Тем героям только летом ездить! Кормить нашего комарика!