Николай Ивановский - Дальше солнца не угонят

Через два дня, вечером, после отбоя, когда Степка уже засыпал, дав себе слово завтра на работе ни за что не встречаться с Любкой, его вдруг потрево­жил дневальный.

Выйдя в коридор и тихо закрыв за собой двери, Степка опешил: в коридо­ре при тусклой лампочке возле длинного умывальника, подобрав под кепку волосы и нахлобучив ее на глаза, в пиджаке и брюках стояла, улыбаясь, Любка.

Оказывается, после работы, как и в прошлый раз, Любка и Машка Копейка решили передать Степке флакон со спиртом, а оставшийся в бутылке допить самим и угостить знакомого нарядчика. Узнав о том, что Степка два дня как выписался из больнички, подвыпившие женщины уговорили нарядчика, чтоб тот после отбоя отошел от лаза подальше, а тем временем Любка незаметно проскользнет в мужскую зону и в четыре-пять утра, еще до развода, вернется обратно.

Переодевшиеь в мужскую одежду и захватив с собой флакон со спиртом, Любка так и сделала.

Дневальный, конопатый шустрый паренек, быстро открыл сушилку и впустил туда Любку. Сушилка, маленькая комната, где осенью и зимой всегда топилась печь для просушки зековских бушлатов, роб, валенок, ватников, сейчас пустовала. Степка бесшумно перетащил в сушилку свой матрац, по­душку, одеяло. Двевальный, по Любкиной просьбе, живо принес ей кружку воды и пообещал Степке разбудить их на рассвете до подъема лагеря.

— Степушка, милый,— шептала Любка,— я так тебя хотела, сил не было... а ты, что же на записки не отвечал? Иль разлюбил?

Степка молчал. Он гладил Любкины шелковистые волосы, покатые полные плечи, прижав ее голову к своей груди. Думал он о том, что вот бы всю жизнь с ней так и простоял, и больше ему ничего не надо. Степка был счастлив.

Погасив свет и устроившись на полу, наслаждались они любовью неистово, торопливо, ненасытно целуясь и до боли прижимаясь друг к другу. Любка неоднократно ночью просила Степку выходить в коридор с кружкой за хо­лодной водой, жадно пила и снова обнимала его. Под утро они уснули.

Перед рассветом старший надзиратель Кочка в свое дежурство имел привычку бесшумно ходить по баракам и заглядывать в сушилки. Зная, что спать зекам с женщинами всего удобнее в них, он всем дневальным приказал внутри сушилок посрывать крючки и нет-нет, да и обнаруживал там спящие пары. Заглянув в сушилку, где обнявшись спали Степка с Любкой, и узнав ее, он подкрался к Любкиной одежде, сграбастал ее вместе с лифчиком и, тихо прикрыв двери, вышел.

У надзирателя Кочки было хорошее настроение, и он соизволил пошутить.

Разбудив конопатого дневального, Ночка сунул ему Любкину одежду, приказал спрятать ее, потряс перед носом его единственным ключом от су­шилки, вернулся в коридор, закрыл ее, и, хихикая, от удовольствия потирая руки, послал дневального за завтраком для бурильщиков. Кочке не терпелось разыграть шутку.

Первой проснулась Любка, услышав в коридоре позвякивание умывальни­ка, плеск воды и разговор работяг между собой:

— Чего это Ночка к яам пожаловал?

— А бог его знает!

— Чего-то вынюхивает...

Любка машинально протянула руку к одежде и тут же вскочила, расте­рянно посмотрела по сторонам, убедившись, что ее нигде нет, тихо подошла к двери, нагнулась к скважине и увидела на крыльце барака Кочку.

— Разнюхал все-таки! — со злостью сказала Любка и, убедившись, что дверь закрыта, снова села на матрац.

— Кто? Что? — вскочил ошалелый Степка, придерживая руками каль­соны.

— Да не бойся ты! Я ведь засыпалась... мне и влепят карцер.

— Да не боюсь я,— недовольно пробурчал Степка, снова опускаясь на матрац. Но Степка испугался, это было видно по его побледневшему лицу.

— Нас и закрыли-то, как в карцере,— злорадствовала Любка и тут же, ласкаясь к нему, упрашивала: — Давай, Степушка, выпьем? Все равно пропа­дает ни за грош собачий! .

Степка затряс головой, отстранил кружку с разведенным спиртом и уныло сказал:

— Пей сама, мне что-то не хочется...— и накрыл сидящую перед ним голую Любку байковым одеялом по грудь.

Любка большими глотками выпила разведенный спирт, слегка прижала рот рукой и, выдохнув: "Ну и зараза!", бросила кружку через плечо в угол за самодельные пустые вешалки.

— Тише ты! — укоризненно посмотрел на нее Степка.

— Эх, Степа, Степа! Ж ... ты, а не Степа! Ну что, мы убили кого? Зарезали? Ну, дадут мне десять суток, а дальше что?

— Ну, тише ты,— снова упрашивал он Любку,— может, дневальный откроет.

— Дальше солнца не угонят, меньше "триста" не дадут! — говорила уже пьяненькая Любка назло Степке, стоя перед ним на коленях и положив ему руки на плечи.— Они завидуют нам, Степушка, и Кудрявый, и этот Кочка... все завидуют! Зато мы были вместе всю ночь! Ночь — да наша, а не их, понял?