Анатолий Вахов - Утренний бриз

Едва спутники фельдшера расселись у костра! Свенсон заметил:

— А у вас, мистер Черепахин, можно сказать, имеется целый отряд мужественных и верных людей…

Черепахин криво улыбнулся:

— Какой там отряд? С единственным моим винчестером? Они без оружия. Большевики отобрали.

— О-о! Это поправимо, — усмехнулся Свенсон. — Я дарю каждому вашему солдату винчестер и патроны к нему.

— Благодарю, благодарю! — Черепахин еще не мог понять, чем вызвана необыкновенная и такая неожиданная щедрость американца. Скольких десятков шкурок горностая или песцов лишается Олаф из-за своего подарка! Широкий жест Свенсона растрогал Черепахина, и он спросил, готовый выполнить любую просьбу или желание Свенсона:

— Чем мы вас отблагодарим?

— Ничего не надо, — Олаф сделал протестующий жест и пояснил: — Неужели я могу оставить без помощи людей, которые стали жертвами большевиков? О, если бы я был русский — я бы не простил этого грабежа, издевательств, не отнесся бы так покорно ко всему, что они творят!

— Что же, по-вашему, надо делать? — слова Свенсона вызвали у Черепахина пока еще смутное, не совсем осознанное желание отомстить большевикам.

«Он хватает любую приманку, как голодная акула», — с удовлетворением подумал Свенсон, но не стал торопиться и уклонился от прямого ответа Черепахину.

— Давайте подкрепимся. Люди утомились, — Олаф обвел рукой набившихся в ярангу чукчей. Они с нетерпением ждали угощения американца. Олаф сделал знак своему помощнику — молчаливому рыжеватому человеку, и тот вскрыл большую жестяную банку со спиртом.

В яранге началось пиршество. Становилось жарко. Почти все, даже Свенсон, сняли с себя одежду и сидели обнаженные до пояса, только Черепахин и его спутники оставались одетые. Они все еще не могли как следует согреться. Чукчи быстро опьянели. Поднялся гвалт. Все говорили, не слушая друг друга. Свенсон часто подливал в кружку Черепахина, который пил осторожно, но не мог противиться новым и новым тостам Свенсона и наконец изрядно захмелел. Лицо его раскраснелось и блестело от пота. Свенсон и ждал этого момента. Он наклонился к Черепахину:

— Почему вы, мистер Черепахин, не защищали свое добро?

— Да как же… — пожал плечами Черепахин, и его губы размякли. Казалось, что вот-вот он расплачется. Голос его дрогнул: — Все забрали, все…

— Вернуть надо! — резко и требовательно произнес Свенсон.

— Но как же? — повторил Черепахин. Он ожидающе смотрел на Свенсона.

— Я бы на вашем месте, — Олаф сделал паузу, чтобы дать Черепахину время сосредоточиться и лучше воспринять его слова. — Я бы на вашем месте немедленно конфисковал все товары, которые большевики послали из Марково в Ерополь. Это же наши с вами товары! Это будет законно и справедливо!

Несколько секунд Черепахин молчал, уставившись на Свенсона, потом осевшим голосом спросил:

— Отобрать?

— Конечно! — Свенсон решил не отступать от своего намерения, которое родилось у него, когда он узнал от Черепахина, что в Ерополь направлен караван с продовольствием. Большевикам это не сойдет с рук просто так. Первый удар он нанесет через Черепахина. — Большевики, наверное, еще не успели раздать товары голодранцам! Вам надо спешить.

— Успеем перехватить! — ударил кулаком по колену Черепахин. Ну, конечно, он должен вернуть свои товары. Черепахина переполнял боевой пыл, и он крикнул:

— Завтра едем в Ерополь!

— Желаю успеха, — Свенсон поднес свою кружку к кружке Черепахина. Олаф был доволен, что Черепахин так быстро дал себя уговорить. Свенсон еще не знал, какую выгоду он извлечет из этого, но, во всяком случае, любая междоусобица среди русских пойдет ему только на пользу.

Олаф оттолкнул привалившегося к нему пьяного хозяина яранги и поманил к себе его дочку, которая, как и все, была полураздета, протянул ей свою кружку:

— Пей!

Девочка покорно, с испуганной угодливостью в глазах припала к краю кружки. Потом Олаф обнял ее тонкие, но крепкие плечи, привлек к себе и так сжал пальцы, что чукчанка вскрикнула от боли. Олаф не обратил на это внимания. Ему казалось, что его рука сжимает все богатства этой тундры и никто не сможет их у него вырвать…

Едва караван выехал из Марково, как начала портиться погода. Потемнело, нахмурилось небо, зашуршала поземка. Она ползла по насту тонкими, полупрозрачными струйками, которые, как змейки, то вскидывали головы, то прижимались к снегу. Тонко запел ветер, постепенно это пение становилось мрачным, угрожающим. Забеспокоились собаки. Восемь упряжек замедлили свой бег. Старший каравана, Ефим Шарыпов, шагавший рядом со второй упряжкой, в беспокойстве оглянулся. Слева где-то лежал подо льдом Анадырь. С другой стороны, за стеной невысокого чернеющего леса, поднимались сопки, но их уже затягивала снежная мгла.