Аркадий Савеличев - Забереги

— Ай, не о том я, Капа. Здарилося что? Сполохалася чаго?

— Заполошная ты, верно. Вроде как не в себе.

— Ай, Капа, не разумеешь ты мяне. Слезы адкуль?

— Слезы?.. Ясное дело, от Самусеева. Он посеял.

Высказала она это без тени сомнения. А тут и он легок на помине, прикатил со станции на своем вороном впереди возвращавшегося порожняком обоза.

— Марыся, — совсем тихо подошел сзади Самусеев. — А ведь жена-то у меня нашлась. Ты знаешь ее: Тоня. Собирался сказать, да все на людях…

Она с такой отстраненной тоской посмотрела на него, что он больше ничего не добавил. Ушла в шалаш и забилась в свой угол. Здесь было так же, как и везде — густо наваленная, примятая солома, — но все-таки вроде бы родной угол; ее мешок висел на сучке, ее запасные портянки развешены, ее взятая в запас шаль, а главное, ее гитара. Она в этот момент и забыла, что гитара-то привезена Самусеевым, — за неделю и гитара одомашнилась, своей стала. Где-то варили общую пахучую кашу, где-то брякали ложками, где-то переругивались на досуге, а она ничего этого не слышала…

Домна неожиданно получила письмо от Демьяна — Марыся с лесозаготовок привезла. Демьян сообщал, что находится в Череповце и что, возможно, завернет как-нибудь на денек в гости. И больше ничего — ни ответов, ни приветов, ни о житье-бытье, ни о здоровье. А Домна в письмах любила прежде всего порядок. Взяли моду — стрекотать по-сорочьи! Мог бы в таком случае и не писать: не велик барин, не на тройках же его встречать. Она перенесла на Демьяна свое дурное настроение и уж окончательно сказала себе: непутевый, как есть беспутье. Засулиться — не отелиться, да только чего понапрасну мытарить людей?

Уж так у Ряжиных вышло: брат Кузьма да братец Демьян, один жениться, другой учиться, один на войну, другой будто в море Рыбинское канул — ни слуху ни духу. Брата деревня любила, братца ненавидела. Никто не знал, конечно, толком, чем занимается братец Демьян, но, слышно было, после институтов строил он плотину, пускал воду на верховое Забережье. Каждое его слово, даже в шутку сказанное, ставили в строку. Если он говорил, наезжая в деревню: «Ничего, жизнь у вас другая будет», — это воспринимали как угрозу; если он советовал: «Как переедете, ставьте повыше избы», — это выходило предупреждением еще об одном потопе, который докатится и до нового Избишина. И потому избишинцы боялись его и на гулянках, поразвязав языки, допытывали сами себя: «Да зачем же мы его учиться пустили?»

Уехал Демьян из деревни гол как сокол куда-то в Рыбинск. С годами малость переменился, но в главном остался прежним: насмешником-пересмешником, да к тому же еще и непьющим. А это уж было совсем худо. Мужики не знали, как и быть с ним: то ли бить, то ли ставить в складчину угощенье. Заявлялся братец Демьян нечасто, всегда налегке, с одним чемоданишком, а форсу нагонял много и девок щупать не стеснялся. За это полагались батоги, но Демьян в каждый свой приезд сам выставлял угощенье, спаивал всю деревню и, будучи трезвее трезвого, баловался по овинам. Как ни старались мужики схватить его за ногу — ничего не получалось: слишком крепко валило их даровое угощенье, а девки потом плакали да молчали. Так ли, не так ли, а оказывались в деревне лишние ребятишки, и мужики, очухавшись, грозили намять Демьяну бока, да все было как-то недосуг: то сенокос, то жатва, то выпивка, то похмелье… Братец Демьян со звоном приезжал и с треском, но невредимый уезжал. Сам он говорил, что выучился на инженера, но ему никто не верил. Во-первых, никаких инженеров испокон веку в их округе не было, а во-вторых, если инженер, так должен быть начальником, а не курощупом; и в-третьих… Но когда разговоры о море обернулись большой водой и когда вода стала смывать одну деревню за другой, все записали на Демьяна. Он как раз перед затоплением опять приезжал, теперь уже посерьезнее и поприличнее одетый, при галстуке; в таком начальническом наряде бить его стало и вовсе опасно, а позлословить… чего ж не позлословить. На то и язык человеку дан. Демьяна христом-богом умоляли: да утиши ты Шексну! А он: вода — не мое дело, мое дело — плотины. На это ему другой совет давали: да если ты и не начальник над водой, так попроси того начальника, который водой заведует, — чай, свои ведь люди, сочтетесь. Но Демьян знать ничего не хотел, словно не здесь ему пуповину отрезали, и допустил воду в родное Избишино. За это и говорили о нем презрительно: бра-атец!

Теперь, за давностью времени, Домна многое ему прощала, но не могла простить сорочью скороговорку в письмах — трещать набегом и все не о том, о чем следует. Вот человек: не спросит, чем живы, не скажет, как жить дальше! Все о погоде да о военных новостях. Но какие же это новости, если в них ничего нет о Кузьме?