Аркадий Савеличев - Забереги

— Давайте, давайте, пока направление окончательно не потеряли.

Но оно уже, видно, было потеряно. Синими руками сжимала учительница рукоять кормовика, прекрасно понимая, что их носит по кругу. Кормовик, слепой теперь, выравнивал неровное подергивание весел, только и всего. Не было никакой видимой цели. То начинались затопленные перелески, и берег, казалось, был близок, то снова возникала чистая ветреная вода, и жуть пробирала оттого, что они могут уйти в открытое море. Да и ушли бы, запропали бы там, начни учительница беспорядочно перекладывать руль справа налево и обратно; она же не меняла положения, веруя, что даже слепой круг лучше безысходной прямой. И верно, как будто начали уже подходить к берегу: мелькнул на угорице огонек, взлаяла собака, из последних сил налегли на весла… и втяпались в сухой сосонник, который вначале пропускал лодку, а потом взял ее в колючий полон. Демьян, перейдя на нос, яростно ломал и валил подгнивший сушняк руками, подтягивал сквозь пролом лодку и мало-помалу вывел ее на чистую воду, не зная, радоваться или огорчаться тому. Ткнул веслом — оно наполовину только и ушло вглубь; значит, берег был где-то близко. Их счастье: позади, на просторах моря, уже разыгрывалась буря, даже здесь лодку покачивало. Несколько раз через нее пробежала, как волна, злая женская молитва:

— Господи проклятый! Я-то с рождения виноватая, а детки-то мои за что сиротами останутся?

Демьян прикрикнул:

— Да перестань ты это… выть по-волчьи!

Невидимая учительница тоже его поддержала:

— Да, да, милые женщины, потерпите, где-то ведь рядом берег.

Они шли явно по бывшему Избишину, потому что лодка часто тыкалась сослепу в необхватные стволы берез, и Демьян всякий раз прикидывал: сумеет ли, опрокинься она, залезть вот на эту деревину… на эту… на ту вон… Что-то больно много было их, столько не набиралось и во всем Избишине. Видно, опять носило их вкруговую. Стараясь прорвать этот порочный круг, Демьян снова уселся за весло и велел своей напарнице:

— Давай, давай, не на свадьбу едем.

— Кабы на свадьбу, я бы голышом поплыла, — впервые подала она голос, и Демьян мысленно обругал ее: «Ну и дура. Голышом-то холодно в такой воде». Он тоже надел пальто, греб медленно, стараясь не выбиваться за линию деревенских берез. Или почудилось ему, или так и было: сквозь ветер и снег неслась над водой весенняя песня скворца. Могло, конечно, и померещиться, а могло и… черт его знает, что могло быть в этой кромешной тьме, где ни земли, ни воды, а так все вперемешку. Лодка несколько раз наскакивала на какие-то мели, иногда он ощупывал их руками — внизу оказывались то крыша погреба, то колодезный сруб, то крыльцо, то фундамент дома. В душе уже тысячу раз проклял покойного Спиридона Спирина, на совести которого и оставался весь этот ушедший под воду житейский хлам. Но дело от ругани не менялось, лодка все чаще скребла по останкам деревни. «Как на кладбище», — безрадостно думал Демьян и, решив поскорее выскочить к берегу, подстегнул задремавших весловщиц:

— Живей, живей, бабоньки! Давай поднажми! И-раз и-два!..

От окрика ли мужского, от попутного ли бешеного шквала лодка вдруг рванулась вперед, пролетела добрую сотню метров стрелой, тяжко ударилась обо что-то, переломанное весло вылетело из рук Демьяна, а самого его на развороте швырнуло за борт. Он не сразу понял, что в воде, и только вихрь, уносивший лодку, насмешливо, с запозданием прокричал ему об этом:

— Угу-у… на берегу-у!..

Все вышло так неожиданно, нелепо, что сам он и вскрикнуть не успел, какое-то время глотал и выплевывал засоренную всяким хламом воду и обреченно, спокойно думал: «Вот. И не заметили ничего бабоньки. Утопили мужика, такого-то молодого».

Но какое-то время спустя его, видно, хватились, над водой понеслось отчаянное:

— …я-а-ан!.. я-а-ан!..

Ветром потащило крик прочь и быстро оттащило куда-то в сторону.

Он в это время барахтался в пальто на плаву, держа в голове единую спасительную мысль: «К дереву, к дереву какому прибиться бы…»

И его скоро прибило, так и швырнуло на ствол. Он ухватился руками, удивляясь, что ствол граненый, и не находя нигде сучьев. Но до полного отчаяния и здесь дело не дошло: поднятые над водой руки уцепились за какую-то наклонную перекладину, судорожно потянули за собой и тело. А когда укрепился на ней, те же спасительные руки нащупали вверху и другую, уже ровную. Он встал в полный рост, зависнув руками на верхнике и соображая, что бы все это значило.