Виктор Ильин - Повести

Облаком возникал он над струящимся маревом водохранилища — белый, с плавными обводами надстроек, с могучим низким рыком тифона и ярчайшей импульсной отмашкой. «Гряда», будто стеснительный, зажившийся на белом свете бедный родственник, покорно отваливала с фарватера. Взмахи флага — отмашки с нее казались похожими на робкие, прощальные знаки при расставании. И голос «Гряды» — до мерцающего сияния начищенный латунный свисток, окутанный кипенно-белыми клубами пара, брызгающий конденсатом, — разве не казался он шепелявым по сравнению с басовитым, содрогающим ревом дизель-электрохода?

И покривил бы душой старый боцман, если бы не сознался, что любуется крылатыми теплоходами. «Ракета» — так звали суда на подводных крыльях — бесшумно и внезапно возникала на горизонте. И вот уже виден ее вздыбленный нос, уже мелькает отмашка — и мимо! Мимо будто остановившейся от неожиданности «Гряды». Мимо крутолобых берегов. Мимо рыбаков, чьи лодки покачиваются на зыби, поднятой колесами «Гряды». Обдаст гулом мощных двигателей, шлепнет по борту беззвучными, еле заметными волнами и скроется вдали, унося за собой шлейф брызг и пены. «Гряде» четыре часа нужно наверстывать этот путь, что промчится за час «Ракета». Можно ли сравнивать?

Можно, уверен боцман. Без их «Гряды» не появиться бы и «Ракете». Наверное, и сам Ростислав Алексеев, который на реку эти суда выпустил, катался на колесниках. Пусть не на их пароходе. В Горьком «Буй», а он ничем не лучше «Гряды» — боцману известно.

Так что пусть не кичатся эти, которые на «Ракетах». Уха тем лучше, когда в ней больше всякой разной рыбы бывает. Так и тут: выбирай, товарищ пассажир, на свой вкус. Торопишься — валяй на «Ракете». Есть время от сутолоки и спешки отдохнуть — милости просим к нам на «Гряду»!

Тут все увидишь. Хочешь — в салоне посиди, если ветра боишься. Не страшен ветер — стой на палубе или в плетеную качалку садись, дремли на солнышке, радуйся теплу и свету, слушай, как шипит вода, взрезанная носом «Гряды». Смотри, как покачиваются пирамидки бакенов. Посчастливится — увидишь, как промчится стайка уток, низко прижимаясь к воде. За рыбаком на лодке, которая почти рядом проходит, последи — вдруг пофартит, вытянет при тебе рыбину. Взблеснет серебром в подсачке чужая добыча, знаешь, не хлебать тебе той ухи, а все равно сделается азартно и весело. И дашь себе зарок: в ближайшую субботу пойти на рыбалку, потешиться пусть не такой крупной, но зато своей собственной удачей.

И вот уже схлынула с души суета, вольно дышится влажным, без пыли и сору воздухом. И глаза твои тоже становятся словно зорче. Замечаешь, как табунятся облака, какая яркая зелень у лесов, как вдали набегают на заплеск волны, чудится — слышен даже шум гальки на берегу. И ты вздыхаешь от радости, и хочется тебе жить и жить. Вдыхать аромат подсыхающего разнотравья. Смотреть, как медленно розовеют облака, тянутся к закатному зареву, словно бы хотят погреться.

Все в эти предзакатные часы исполнено значения и серьезности. И пассажиры понимают это. Стихает гомон, взвизги гармошки, девичий смех и гогот парней. И только слышно, как натруженно и гулко работает старенькая машина — компаунд «Гряды» да частят-торопятся тяжеленные гребные колеса парохода…

В один из таких вечеров — дело было прошлой осенью — боцман Михалев увидел на носу «Гряды», возле брашпиля, женщину. Он рассердился — не видит, написано: «Посторонним вход запрещен». Тут среди кнехтов, киповых планок и якорных цепей его хозяйство: полосатые наметки, бухты цинковых тросов, мотки веревочных легостей, спасательные круги. А эта вошла и сидит, уткнув лицо в ладони. Боцман уже приготовился зыкнуть на женщину, но она обернулась, и он узнал затонскую сварщицу Галку Спиридонову. Она была в светлом, с какими-то пестрыми цветками платье, в темном полушалке. Возле нее стоял небольшой коричневый чемодан.

— Ты чего тут? — спросил Михалев, поздоровавшись с Галкой за руку, как обычно, когда она работала на «Гряде». — Я и не заметил, где села. Правда, тебя не узнаешь. Все больше в робе видел.

Галка сказала, что села она в Рыбной Слободе. На «Ракету» опоздала, да, впрочем, и спешить ей особенно некуда, завтра выходной. И вообще…

Тут она заплакала, приговаривая, точно стыдясь своих слез:

— Я сейчас, дядя Семен, я сейчас…

Этому извиняющемуся тону боцман изумился, полез за сигаретами.

— Да ты что? Обидел, что ли, кто?

— Маму схоронила, — Галка всхлипнула и снова закрыла лицо руками.