Владимир Исаков - Дом на берегу

А тета-то Евгенья, по-моему, нигде не работала. Тогда ведь чё, женщины не работали. У их вот было две дочери. Перва Руфина — она со мной с одного году. Втора Валентина. И вот тета-то Евгенья заболела. Раньше ведь не туберкулезом считали, чахоткой. Дядя-то Захар все, всех врачей прошел, сколько пролечили и не могли ее вылечить. Так она и умерла. Ну, он и остался с двумя дочерями. У их дом был большой. Три комнаты, кухня. А счас снесли, нету. Нечо не узнать. Казенны дома счас наставлены.

Ну а Петро-то Степанович по пушнине был. Он по пушнине считался хорошим специалистом. Вот ездили с посудой, собирали меха-то, то всё привозили, ему сдавали. Он как сырьевщиком был. Всю жизнь на складе. Вначале-то еще дома, в Белоносове. Потом я не знаю. Как-то оне тоже уехали из деревни-то. Он на тете Шуре, на нашей деревенской, женился.

Уехали. Видно, его в Баженову на склад-от взяли. Как пушника. Оне в Баженовой-то дом купили. Дом был свой.

Потом его чё-то в город переводили. В городе работал. Его шибко ценили. Ну чё. В пушнине-то ведь не всякой разбиратся.

В городе ему не поглянулось, што ли. Оне опять в Баженову переехали. Всё тут и жили. У их с тетой Шурой четверо было. Вот старша-то дочь, Нина. Потом вот Валентин. Потом Виктор. Потом Геннадей. Валентин-от Петрович счас большим начальником по пушнине.

Последнего папкиного брата, Федора-то Степановича, дома Тюней звали. Дядя Тюня. Он молодой еще был. Ну, оне с тетой-то Евгеньей уж были женаты. У их уж мальчик был, тоже Женька. Она вторым забеременела. Оне с дедушком Степаном да баушкой Кирьей тогда жили. И вот тут эте праздники-то несчастны.

Артемьев день был. У нас в деревне два праздника-то праздновали. Вот второго августа — ильин день. И четвертого ноября — артемьев день. В году два праздника бывало в любой деревне.

Ну, съехались гости. Из Патёвой, из Черноголяхиной. Вся родня-то. И только разгулялись. Время часа четыре, наверно, было. А чё, осенью, в ноябре-то, уж темнятся в четыре часа. И вдруг Михеята загоняли. Вот пригонят на паре к окошкам: «Выходите, Киселята. Счас растянем». Драться им надо.

Мама скажет: «Ну чё, погоняют да уедут. Сидите, мужики. Пойте песни-то». Ну, оне покричат у окошок, покричат — уедут. Раза три так приезжали. Ну и все. И уехали. Дедушко-то с баушкой-то еще посидели да дядя-то Тюня с тетой-то Евгеньей. Баушка говорит: «Нук чё, пойдемте домой». А жили тут рядом наискосых.

Я заревела: «Боюсь дома пьяных, пойду с дедушком, с баушкой к имя ночевать». Мама говорит: «Пойди айда, у их полати больши, ночуешь на полатях». Ну, пришли к им. Дядя-то Тюня сразу лег, уснул.

Лег, уснул. Часов-то в шесть ниоткуда вдруг взялись эте… Теты-то Евгеньи брат пришел да его товарищ, Тёмко Марешонок. Молодиньки робята, лет по семнадцати. Баушка им говорит: «Тюня-то спит». — «Нук чё, спит, дак встанет».

Пошумели тут, он, верно, встал. Встал, а время-то не поймет — вечер ли, утро. Он думат — утро. Встал, давай умываться. Баушка с дедушком хохочут: «Нук чё, ты куда умывашься? Время-то ночь. Семь часов доходит». — «Нук чё, семь часов, дак скоро светать начнет». — «Како светать? Вечер…» — «Да вы обманываете, какой вечер. Утро ведь уж». — «Нет, вечер».

Ну, он посидел тут с робятами-то. Собрался. «Пойду хоть до Коли Марешонка дойду». А Коля Марешонок жил по эту сторону Михеят-то. До Михеят-то не доходя. Оне зашли к Коле-то Марешонку, его нет дома: «Он у Еремы». У брата, значит, у другого. А Ерема жил по ту сторону Михеят-то, как раз рядом.

Оне и пошли. Пошли туда, значит. А Михеята-то, видно, сидели караулили. У их уж руки чесались целой день. Им чё-то надо было делать. Никто не подрался с имя. Никто не связыватся. Ну, только дядя-то Тюня поравнялся с воротам-то, оне выскочили и давай дядю-то Тюню тут… Те-то робятешки молодиньки, его бросили да за палисадик спрятались. Сидят за палисадиком-то. Слышат, што там только пишкотня стоит. Михеята его кто болтом, кто молотком. Кто чем. Пять человек било его.

А сосед, дядя Ондрий, вот жил напротив Михеят-то, вышел в ограду да слышит — кого-то бьют. Сдурели. Только пишкотня стоит. Он вышел за ограду-то: «Робята, ведь вы кого-то убили». Михеята бросили дядю-то Тюню и бежать. Закрылись. Он подошел — Федор.

Робята-то тем временем прибежали к нам домой. Прибежали, кричат: «Дедушко, надо лошадь запрягать за Федором ехать! Федора там убили». Ой, батюшки! Побежали к нашим. Наши-то… Папка побежал, загорячился. Заругались все. Запрег папка лошадь, Гнедка, поехали.