Яков Ильичёв - Сиваш

Красноармейцы дружно заговорили:

— Пойдем, пойдем с нами!

— Не бойся!

— Хорошо, — ответила Феся. — Иду. Перевязывать я умею. И раз такое дело, то дайте мне поесть.

Выступили на рассвете. Феся ехала с обозом, дядечка вез ее в своей повозке. Не думала, не гадала, что такое будет. Все он, Антон, вызвал ее на эту жизнь!

С восходом открылась степь, близ дороги брошенное военное имущество. У села Карт-Казак белые оставили два больших орудия и штабеля снарядов. Возле озера Красное чернели блиндажи. И тут же было страшное: перед землянкой возвышался холм из убитых. Полк подошел, иные узнали своих товарищей, хотя тела изуродованы. Это лежали захваченные в плен и расстрелянные у Карповой балки. Полк поснимал шапки. Феся, почернев, пристально смотрела.

— Нету, нету твоего, — оттирали ее от убитых бойцы. — Здесь только нашего полка.

Между собой они говорили:

— Где-то Василек, парнишечка наш…

Мальчик Вася, прибившийся к полку, был сирота. В полку одели его, кормили, оберегали. Два дня назад он с другом своим, пулеметчиком, попал в плен. Сейчас среди убитых пленных его не нашли. Возможно, бежал — парнишка верткий, прибился к другой части.

В полдень под солнцем степь задымилась. Широкая, как поле, дорога замаслилась, вспотела. С повозки Феся увидела в дальнем дымочке — маячит человек. «Антон», — Подумала Феся. Подошли ближе — в шинели какой-то маленький. Он вдруг кинулся, и прямо комиссару на грудь.

— Вася! — закричали бойцы радостно. Но, слушая его рассказ, примолкли. Кубанцы захватили в плен семьдесят человек и его, Васю. Очень торопились. Раздели до белья, велели бежать. Мол, отпускаем, бегите, пока мы не раздумали. И ударили из пулеметов, всех скосили. Потом сложили перед землянкой. Васю казачий сотник забрал к себе денщиком. Когда кубанцы отступали, Вася спрятался под нары.

Феся ехала, думала о Васе, о погибших… Люди идут на все, даже на смерть. Как мать защищает дитя, так они встают на защиту народной власти. И Антон такой, своей жизни не пожалеет.

Все степь и степь. Сёла — как за Сивашом: такие же белые хатки, только крыши из черепицы. За день прошли сорок верст. Все на ногах, без отдыха, обливались потом. Феся на ходу в повозке стирала в ведре бинты, сушила на ветру, меняла, кому нужно, повязки. Не было ни одного запасного бинта — перевяжешь и опять стирай.

За Юшунью в полдень встали на короткий отдых в каком-то селе. В лазоревом небе стояло даже сейчас, в ноябре, яркое крымское солнце. Одолевала жажда, а воды не было, колодцы были сухие.

Потом опять всё шли и шли. Ночь застигла в каком-то другом степном селе. Повалились по хатам, но спали только три часа. Командир поднял: вперед, вперед! Дальше двинулись, половина ехала, другая шла, потом менялись. Теперь двигались вперед без привалов, чтобы прибыть в Севастополь в срок.

До Севастополя осталось сто верст, а времени — считанные часы. Ноги подгибались, ртом ловили воздух, но старались подбодриться шуткой, посмеивались. Белые уже не сопротивлялись, все убежали…

Навстречу попадались вялые люди в военном, но без оружия — врангелевцы. Эти не успели добежать до моря, а может быть, не захотели уплывать. Одеты добротно, все в английском, и мешки пузатые — на складах набрали одежи впрок и на продажу, идут будто с ярмарки.

Показалось большое село с белыми хатами и тополями. Перед селом будто гулянье. В степь вышли мужики, бабы и детишки: встретили полк с хлебом-солью. Местные показывали на край неба: вон, далеко, будто в тумане, длинная скирда соломы — это гора Чатырдаг. За нею-то и море.

Степь кончилась, начались голые холмы и взгорья. Дорога закрутилась — все вверх и вверх. Вошли в лесистые горы. Закружили по-над обрывами; макушки растущих внизу деревьев доставали до колес. Повозки, тачанки с людьми позатерялись за поворотами.

Взобрались куда-то на самый верх, под холодный ветер. Потом начали спускаться по вертлявой каменистой дороге.

И вдруг повеяло теплом, стало душно. Поснимали шинели, полушубки, бросили в повозки.

Солнце светило то с одной, то с другой стороны, то спереди, то сзади. Откуда взялось столько острых камешков? Впивались в худую подошву, рвали живое тело. Кони стирали подковы и копыта. Слышался ужасный хруст и треск под железными шинами, повозки прыгали с камня на камень. На кручах шли пешком за повозками. Под гору хотя и легко, вспотевшие на теплом солнце кони сходили осторожно, задом упирались в брички.

На короткой стоянке в горах покормили лошадей, напоили их из студеных, бивших из горы, весело журчавших ключей. Кони пили понемногу — глотнет и помотает головой. Напившись, лизали серый брезент. Три дня назад брезент намок в сивашской воде — бричка перевернулась, — теперь выступила соль.