Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Хорошо, но с франко-турецким соглашением, безусловно, намаемся. Вы готовы в дорогу?

— Мне кажется, что я уже в пути! И работаю. Буйона, может, и не превзойду в дипломатических извивах, но материалами запасся… Подобраны, систематизированы. Могу представить данные в историческом аспекте. Если хотите, то и по царским, по султанским договорам. Могу осветить, если угодно, любой вопрос.

— Прекрасно. Рад, что работаю именно с вами. Не знаю, что ждет нас, но дело свое мы исполним. Так?

— Именно так, Михаил Васильевич!

Помолчали, раздумывая, пытаясь разглядеть предстоящий путь. Дежнов вдруг вспомнил, невольно улыбнулся:

— Между прочим, в Национальном собрании, когда Мустафа Кемаль докладывал о победе на Сакарье, он сказал: «Аллах помог!» Как вам это нравится?

Фрунзе смотрел сосредоточенно:

— Что ж, учитывает верование и чувства мусульман… Кстати, есть и у меня новость. Советской власти сдался бывший стра-ашный белогвардейский генерал Слащев. Он здесь, только что из Константинополя. Думаю поговорить — пусть расскажет о Турции. Вы не хотели бы послушать?

— Думаете, он что-нибудь дельное, новое расскажет? — вопросом ответил Дежнов. — Ведь он сейчас занят исключительно своей судьбой. — А все-таки!

В одной из севастопольских бухт легко покачивалась на волне паровая яхта «Жанна», гордая и грациозная, с высокими четкими мачтами. Пришла от турецкого берега, еще вчера была собственностью генерала Якова Слащева. В прошлом году в предзимье, после перекопской катастрофы, он на этой своей яхте ушел в Константинополь.

На юге России еще не остыла ненависть к генералу — в Екатеринославе и Николаеве он расстрелял сто двадцать человек рабочих. Тогда его армейский корпус в заревах отходил в Крым, в отсветах пожаров тянул за собой колеи, полные крови. Жителям Джанкоя еще вспоминались его виселицы на привокзальной площади, а симферопольцам — виселицы в сквере. Людей еще мучили видения: повешенные касались носками сапог булыжной мостовой, и издали казалось, что они стоят на цыпочках… Генерал буйствовал как безумный и кричал убегающим: «Тыловые сволочи! Распаковывайте чемоданы! Я удержу Крым!» Севастопольская Дума помедлила было с казнью десяти красных активистов. Он, рассвирепев, примчался из Джанкоя, увез их в своем поезде и утром расстрелял. «Я наведу здесь порядок! И во всей России!»

Говорили, что он наркоман. У него было совсем белое, как бумага, лицо, большой рот горел, как мак, а глаза — зеленые. Но в храбрости ему не откажешь: он плевал на смерть, убивал и сам под пулями шел впереди атакующей цепи, демонстративно щелкая семечками из горсти. В ресторанах он большой лапой давил бокалы, похвалялся: «Пока имеются семечки, Перекоп не сдам!» В его повадках многое было напоказ, но он был опасен, как бешеный волк.

Теперь этот человек, трезвый, безмерно усталый, разбитый, сидел в глубоком кресле в номере харьковской гостиницы. С ним только двое верных ему офицеров. Скоро и они уйдут: спокойно будут служить красным.

Определилась бы наконец его судьба. Что скажет этот Фрунзе, так быстро опрокинувший сильнейшую белую армию? Назначение на какую-нибудь должность подтвердит, что его, Слащева, оценки, понимание истории, намерение воспользоваться амнистией вполне правильны, интересной окажется сама парадоксальность поступка: крупнейший белый генерал перешел на сторону красных. Уклончивая же речь Фрунзе обозначит ловушку: устроят суд и расстреляют. Пусть! Пуля поставит точку.

Тайный отъезд из Турции не составил трудностей: своя яхта у причала возле моста через Золотой Рог, а воды Босфора кишат судами, за деньги — в любое время пропуск в Черное море. Уполномоченный Слащева говорил с советским представителем, получил заверение, что амнистия распространяется и на офицеров, опасения излишни…

Год назад еще можно было рассчитывать, что обученные белые войска снова пойдут в дело: союзники подавят кемалистов, откроется путь на Кавказ, и белая гвардия через Батум и Тифлис двинется в Россию. Тошно будет сознавать себя рабом Франции, добывающим для нее бакинскую нефть и черноморские порты, но, утвердившись на Кавказе, возможно будет затем к чертовой матери послать французских дядей и постепенно взять этот край в одни русские — не советские! — руки.

Но все надежды похоронил турок, Мустафа Кемаль, недавний адъютант султана, а теперь султану же поддающий коленом под зад. Сколотил армию, укрепился. Союзники ничего не могут поделать с этим азиатом, вынуждены вести с ним переговоры. Стало быть, русская белая армия в Турции не нужна, ее куда-нибудь перебросят, раскидают.