ЗАПИСЬ ТУРЕЦКОГО СЕКРЕТАРЯ
По окончании речи его превосходительства Кемаль-паши оркестр исполнил «Марш независимости», который все выслушали стоя. Затем речь была переведена на русский язык. После перевода каждой части речи, и особенно в конце, раздавались продолжительные аплодисменты. Украинские делегаты с большим интересом и удовлетворением выслушали речь. Когда был закончен перевод, его превосходительство Фрунзе встал и провозгласил: «Да здравствует турецкая армия! Да здравствует турецкий народ! Да здравствует Мустафа Кемаль-паша!»
Украинские делегаты, все присутствующие повторили хором эти пожелания. Зал гремел от аплодисментов. Эти приветствия и возгласы повторились несколько раз. В ответ на эти искренние приветствия его превосходительство Кемаль-паша снова поднялся и сказал:
— Я кратко отвечу на последние слова его превосходительства Фрунзе. Его превосходительство Абилов соблаговолил сказать, что на Западе ведутся какие-то переговоры, направленные против угнетенных наций. У нас есть пословица: «Горе угнетенных не простится угнетателям». Они могут вести какие угодно переговоры, но мы не сомневаемся, что в конце концов им придется прийти к правильному решению — признать права угнетенных. Честь и хвала русскому народу, стоящему во главе движения против мира угнетения! Да здравствует русский народ и правительство Советской России! Да здравствует главнокомандующий Украинской армии, наш сотоварищ, герой Фрунзе!
Новый год наступил в воскресенье — не заметили его, не отметили. А в понедельник в большой комнате векялета иностранных дел за длинный стол сели турки, при галстуках, в жилетах под пиджаком и в неизменных меховых шапочках, Фрунзе и переводчик. О согласии подписать проект договора заявлено было вчера. Тогда же Юсуф сказал, что дипломаты, учителя, промышленники и торговцы составляют уже и турецкую миссию — поедет в Россию. Поступило известие, что местные профессора и лицеисты направили телеграммы наркомам просвещения России и Украины.
И наконец свершилось. Напряженно-осторожное движение руки, и скреплен подписью договор. Фрунзе подписал, а Кулага промокнул пресс-папье. Юсуф, взглянув на Фрунзе, тоже подписал. Поднялись, повернулись лицом друг к другу, пожали руки. Все, кто находился в комнате, обменивались рукопожатиями. Послышалось: «В добрый час!»
…Вечером у себя в комнате Фрунзе шагал из угла в угол, раздумывал: «Цель достигнута, если не считать задачи возвращения домой. Я покидаю Турцию… Можно надеяться на лучшее будущее ее народов… На Кемаля бешено давят феодально-клерикальные элементы — не остановятся ни перед чем. Сознает ли он это? Да. Но пока не в состоянии открыто отделиться от них. Это его трагедия: или должен погонять этого верблюда, или должен уйти из этой местности…
Красноармейцы понимают значение договора. Политики, они отдают себе отчет о сложности и изменчивости обстановки. Даже самый большой среди них оптимист — Скородумов: «А если по велению аллаха здесь договор не… рацифицируют?» (Узнал от кого-то слово и сейчас же употребил)».
Ваня заметил: подписали договор, и командующий стал задумчив, молчалив. Вечером Ваня принес ему в комнату чай, слышал, как он, будто нехотя, диктовал Кулаге, какое послать в Москву сообщение. А именно: поначалу турки всё не верили, не знали, как точно оценить наше торговое соглашение с Англией, нэп, пребывание на Кавказе Энвер-паши, красных войск и, главное, недодачу обещанного золота. Но когда Фрунзе удалось по приезде разбить недоверие, рассеять сомнения, доказать, что дружба — основа советской восточной политики, дело повернулось, пошло на лад.
Все в Ангоре, где работали двадцать дней! Теперь прощальный вечер, и домой. Кончив диктовать, Фрунзе сказал, что на вечер придет, наверно, сто человек — депутаты, комиссары — векили, командиры… Кулага весело проговорил:
— В запасе имеем кавказское вино. Оскоромим верующих!
…Все силы были брошены на подготовку. Забота — кушанья, питье, столы, посуда, лампы. Приходил Абилов, сказал, что турки любят музыку, а Мустафа — так очень. Стихотворения любит, сам читает по памяти.
Пришла пора выдать привезенное с собой из Тифлиса.
Кемик опоражнивал свой продовольственный склад. Раздиралась душа: домой, домой, но еще от Ангоры не оторваться, еще бы несколько дней, дождаться ответа из Карса. Лишь за временем дело. Теперь он это видел. Месяц назад он, можно сказать, незрячим сошел в Трапезунде, а потом увидел… Однорукого, например… Почуял ласку людей, встреченных на этом суровом плоскогорье… Фрунзе открыл у турок готовность к дружбе, буквально вся Турция полюбила его — от Мустафы до банщика и извозчика… Кемик задумался, заколебался, когда услышал Ваню с его надеждой на какую-то «братчину» везде и на разум турецких мужиков, — что-то такое в них Ваня распознал… Кемик сам не все видел, по поверил Фрунзе, Ване. И Дежнов, и Кулага утверждали: укрепляется новая Турция, и не может быть иначе, уж очень страшна теперешняя жизнь крестьянина, ведь они пока в путах рабства, религии, суеверий; крестьянин весь в ранах, полученных в вынужденной войне. Со стороны Кемика подлостью было бы отказать ему в сочувствии… Деятели, которые придут сегодня пировать, это новые люди, не боящиеся султана, отвергающие энверистов, заявившие: «Крестьянин — первое лицо в государстве!»
Читать дальше